Иван Кычаков - Искатель. 1969. Выпуск №6
Еще через парочку дней отозвалась бабка Килина из Зеленого Гая, старушка-самогонщица, оказывавшая услуги еще Стасю Стафийчуку, в банде которого находился ее сын. Правда, в последний год бабка запросилась на покой, но люди Сороки ее так пугнули, что старая карга вновь обрела былую прыть. Бабуся была неграмотной, и ей пришлось добираться до райцентра, чтобы рассказать дидку из райпотребсоюза последние новости, а тот уже отправил «грепс». По ее словам, Нечай приехал к Владе не один, а с городской девкой, на стыд людям натянувшей на себя мужские штаны. Нечай и Ива ходили на охоту, на лыжах катаются, собрали таких же вертихвосток из местных и устроили в клубе концерт. И правда, голосок у той Ивы, как у райской пташки, все песни украинские народные пела, а губы у нее и очи злые. Хотела она, Килина, узнать, что потеряла Ива в Зеленом Гае, подкатилась к Нечаю, но тот ее так шуганул — до сих пор на спасительницу матерь божью молится за то, что отвела напасть от антихриста инструктора…
«И вот с такими людьми, как бабка Килина, мы думаем победить? — горестно размышлял Сорока, прочитав донесение. — Впрочем, кто думает о победе? Продержаться бы еще немного, пока американцы не обрушатся на Советы, у них атомная бомба, они сотрут с земли весь этот народ, которому и дела нет до будущей великой державы». В последние дни Сороку все чаще и чаще охватывало тупое отчаяние, к сердцу подступала темная ненависть к людям: ходят по земле, работают, плюют на все его, сорочьи, призывы.
Офелия выходит на след
— Видите, как хорошо иметь распространенную фамилию! — Ива Менжерес была в прекрасном настроении. Поездка в Зеленый Гай, несомненно, пошла ей на пользу. На щеках заиграл свежий румянец, зимний ветер коричнево прижег отбеленную кремами кожу.
Она докладывала Сороке о поездке в иронических тонах, чуть подсмеиваясь над собой:
— Я стала совсем селянкой — научилась коров доить и в печи обед варить. Собиралась даже замуж выйти, сватался там один хлопчина-механизатор. «Ты, — говорит, — песни поешь гарно, станешь у нас самодеятельностью руководить вместо Леся Гнатюка, нашего дорогого товарища-друга, убитого проклятыми бандерами…»
— Но-но! — Сорока поджал губы, укоризненно погрозил пальцем.
— Так это же не я, это он говорит… — постреляла глазками Ива. — В нашем крае Менжересов — через пять хат шестая. И в Зеленом Гае живут три или четыре под такой фамилией, со всеми познакомилась, а с одним даже породнилась, его дедушка к моей бабушке в садок шастал…
— Перестаньте, Ива, переходите к делу. Что у вас за дружба получилась с Нечаем?
— За что люблю вас, друже референт, так это за откровенность! Ну где бы мне догадаться, что вы следили, а так нате вам — сами выложили! Вам бы батярусами[8] командовать! — Ива не выбирала выражений.
Сорока от неожиданности поперхнулся. В самом деле, проговорился. И тут же постарался как-то объяснить Иве неосторожный свой вопрос:
— Вы там были приметной гостьей. И естественно, мне сразу же сообщили о появлении в тех местах дочери известного общественного деятеля профессора Менжереса. Специально за вами устанавливать слежку не было необходимости, согласен, это было бы с моей стороны неинтеллигентно.
— Опять же спасибо! А я ведь, наивная, думала: таким, как я, доверять надо полиостью! Можете вы распорядиться, чтобы Настя принесла после дальней дороги рюмочку? Продрогла и… привыкла…
«Не хватало еще, чтобы алкоголичкой стала», — подумал Сорока, попросив Настю принести что-нибудь выпить.
— В Зеленом Гае у каждого свежи в памяти интересующие вас события. Марию Шевчук хорошо помнят. Нечай мне сам рассказывал, как преследовал ее однажды на плантации подсолнечника и едва не погиб от пули телохранителя. Он ненавидит Марию лютой ненавистью, прямо белеет, как только упоминается ее имя, считает предательницей, ярой националисткой и прочая и прочая. А его жена, Влада, наоборот, думает, что учительница была неплохим человеком, случайно попала к националистам и уже не смогла от них отделаться…
— Слушайте, Ива, вы будто нарочно меня злите: разве позволительно так говорить о наших верных соратниках?
— Вы кого имеете в виду: Шевчук или тех, кого она вокруг своего пальчика обвела?
— Тьфу, пресвятая дева Мария, какая вы въедливая…
— Это вам за слежку! По существу: никто в Зеленом Гае не знает, что стряслось с Марией. Все убеждены, что она погибла во время ликвидации сотни Стася Стафийчука. А вот от чьих рук — здесь мнения расходятся. Нечай уверен: убил кто-нибудь из участников облавы, когда она пыталась уйти. Но…
— Но…
— Влада утверждает, будто видела несколько месяцев спустя Марию Шевчук в нашем городе.
Сорока встрепенулся, как гончая, напавшая на след. Его бледное, анемичное лицо порозовело, коричневые круги под глазами обозначились четче. В комнату некстати заглянула Настя, хотела что-то спросить. Сорока властным жестом загнал ее обратно за дверь.
— Где? Когда? При каких обстоятельствах?
— Влада рассказывает, будто приезжала в город за обновками к свадьбе. И вот на железнодорожном вокзале столкнулась случайно лицом к лицу с Марией. Влада настолько удивилась, что даже не окликнула. А когда опомнилась — учительницы и след простыл, она затерялась в толпе, как раз подошел пассажирский из Киева, на перроне было много людей. Мария была одета как деревенская девушка: вышитая блузка, кептарь, цветастый платок, сапоги хромовые…
— И все это успела заметить ваша Влада?
— А вы разве не знаете женскую психологию: сперва обратить внимание на одежду, а потом уже на человека?
— Скажите, а не помнит ли Влада, были при Шевчук вещи, ну там чемоданы, сумка?
— Вот-вот, друже референт, меня это тоже заинтересовало. Влада говорит, что учительница не была похожа на отъезжающую: скорее пришла кого-нибудь встретить.
Референт процедил сквозь зубы:
— Если она в городе — тогда можно заказывать молебен за упокой души ее грешной. Родная ненька ее трижды в гробу перевернется, когда мы доберемся до предательницы.
Ива с любопытством посмотрела на Сороку: высох весь от ненависти.
— И откуда у вас такая жестокость? Вы с Марией Шевчук враги: откровенные, непримиримые. Понятно, или вы ее, или она вас. Попадетесь учительнице на мушку — у нее рука не дрогнет, слеза не покатится. Но издеваться над вами она не станет. Вы же из нее жилы вытянете, измордуете и только потом убьете.
Ива говорила неторопливо, будто размышляла вслух. И заметно было, как начинают дрожать у нее мелкой дрожью руки, лихорадочный блеск окрашивает темные глаза, как тяжело ей дышится.
