Богдан Сушинский - Черный легион
Собеседники адмирала понимающе промолчали. Шеф армейской разведки мог бы и не провозглашать эти общебанальные истины, но коль уж они провозглашены… Впрочем, среди его словесной половы сверкнуло и некое зернышко информации: адмирал — за объединение усилий.
— Но объединить усилия — значит посвятить в ход подготовки к операции слишком большой круг людей, — резко парировал Кальтенбруннер, отпивая из бокала. — Это не тот случай, когда позволительно столь беспечно рисковать. Одно неосторожное слово кого-либо из посвященных, и вся группа коммандос окажется под дулами контрразведок противника.
Канарис прокашлялся и тоже взялся за бокал. Кальтенбруннер мог бы выразиться и пояснее, прямо заявить: довериться абверу — значит поставить под удар всю группу, а операцию провалить еще на начальном этапе. В последнее время, когда значительно обострились отношения адмирала с Гиммлером, Гитлером и Риббентропом, слышать нечто подобное, пусть даже упакованное в более-менее дипломатичную словесную обертку, руководителю абвера приходилось все чаще.
— Теоретически такая возможность не исключается, — неохотно согласился Канарис. Весь опыт его работы в разведке свидетельствовал, что если разговор об очередной операции начинается с пророчества о провале, ничего толкового ждать от него не приходится. Как всякий моряк, адмирал был подвержен множеству всевозможных предрассудков и мистических видений. Табу на такое начало являлось одним из самых чтимых им. — Однако не исключается она и в том случае, когда операцией будет заниматься только одно ваше ведомство. Но, если таковой будет воля фюрера, я подыщу моим парням не менее достойное занятие. Хотя им и так не приходится томиться бездельем. Что вы скажете на это? — обратился он почему-то не к Кальтенбруннеру, а к Шелленбергу.
Начальник управления разведки и диверсий службы безопасности мельком взглянул на адмирала, потом на своего шефа и нервно потер пальцами подбородок. Кальтенбруннер недолюбливал этого чистоплюйчика Шелленберга уже хотя бы за это его смазливое личико. Утвердившуюся за молодым Шелленбергом кличку Красавчик он произносил с особым, не доступным кому бы то ни было другому, наслаждением.
Однако демонстративное обращение к нему Канариса, как и то, что в баре «Эдем» они появились вместе, — пусть даже это случайность, — начало порождать у Кальтенбруннера неприятные умозаключения. Соперничество между разведкой СД и абвером давно не было секретом даже для провинциальных постовых полицейских. И демонстрация дружбы в этой ситуации могла быть воспринята не иначе как вызов. Ему, Кальтенбруннеру, Гиммлеру, наконец.
— Если не представляется возможным работать вместе, то тем более не представляется рациональным работать порознь, — с соломоновой безапелляционностью изрек наконец Шелленберг. И выразительно взглянул на Кальтенбруннера. Взгляд его голубоватых глаз как бы говорил: «Решение мог бы объявить и я, но, из вежливости, оставляю право вам как моему шефу».
Кальтенбруннер еще несколько мгновений молчал, потом вдруг резко ударил ладонями по ребру стола, что всегда служило сигналом для собеседников, ибо означало: «Я принял решение. Я принял… окончательное решение».
41
Курбатов был очень удивлен, поняв, что в Иркутске о нападении на эшелон все еще не знают. Тем не менее принял все меры предосторожности. У состава оставались только он и Власевич. Остальные рассредоточились за стоящим на соседнем пути товарняком, из-за которого могли, в случае необходимости, прикрывать их отход.
Но страхи оказались излишними. Их продержали на станции всего полтора часа — ровно столько, сколько понадобилось, чтобы сменить паровоз. Этого же времени Реутову и Кульчицкому хватило для того, чтобы по документам группы Цуганова получить продовольственный паек.
— Так что там слышно? — с нетерпением спросил князь, дождавшись их возвращения. Эти парни рисковали больше других. Но Кульчицкий сам вызвался идти на вокзал, желая искупить свою вину перед группой. Реутов же присоединился к нему из солидарности: «Терпеть не могу подобных авантюр, но пропитание добывать надо».
— О нас пока ничего, — ответил Реутов. — Странно. Неужели тот, беглый, не сумел добраться до станции?
— Возможно, ему не поверили, сочли за дезертира, — мрачно предположил Кульчицкий.
— Исключено, — холодно возразил Курбатов. — За кого бы его ни приняли, сообщение все равно проверят.
— До нас они пока что не добрались, — продолжил Реутов. — Но какую-то белогвардейку на станции все же схватили. Говорят, с поезда высадили. Вроде как шпионка.
— Что, белогвардейская шпионка? — насторожился Курбатов. — Вы видели ее?
— На перроне. Красивая баба. Вели к вокзалу, в военную комендатуру.
— Все ясно. Кульчицкий, Иволгин — к паровозу. Машинист сказал, что мы должны отправляться через двадцать минут. Если к тому времени мы не вернемся, постарайтесь задержать эшелон еще на пять минут.
— Решили освобождать?! — изумился подъесаул.
— Тирбах, Власевич, Реутов — со мной. Чолданов и Радчук — следуйте в нескольких метрах от нас. Ожидаете у будки путейщика. Действовать, исходя из обстоятельств.
— Слушаюсь, господин подполковник, — ответил Чолданов, принимая на себя старшинство.
На перроне людно. Седовласые мужики с деревянными чемоданами-сундучками; исхудавшие старухи, укутанные так, словно в селах, из которых они добрались до станции, все еще лежат снега и трещат морозы… Проходя мимо них, Курбатов всматривался в лица, и все они казались знакомыми. Лица женщин из предблаговещенских станиц. Когда две молодухи вдруг вежливо поздоровались с ним, подполковник даже не удивился.
— Вход в комендатуру — из зала ожидания? — спросил он у Реутова.
— Да. Это безумие, князь, — вполголоса проворчал тот. — У нас всего несколько минут. Ни вокзала, ни местности мы не знаем. Вон, у будки с кипятком, целый взвод солдат. Мы не готовы к этой операции.
— Бросьте, Реутов. Мы готовились к ней еще за кордоном.
— Не эта ли красавица? — толкнул Курбатова плечом Рад-чук, движением головы показывая на женщину, стоящую между солдатами на третьей от вокзала платформе.
— Она, — подтвердил вместо князя Реутов. — И всего два человечка охраны. Берем?
Курбатов насмешливо взглянул на него: что-то слишком быстро загорается! Впрочем, это в характере Реутова. Старый, опытный вояка, он перед операцией, перед боем любил поворчать: все не то, все не так. Но как только доходило до дела, мгновенно преображался.
— Эй, кто здесь старший? — еще на ходу спросил Курбатов, преодолевая вторую платформу.
