Евгений Кривенко - Там, где была тишина
Да, веселых дней становилось все меньше и меньше. Проклятая малярия почти оголила строительство. Рабочие рассчитывались каждый день.
Единственно, что их задерживало, — нехватка денег. Работы шли на трассе нового варианта, а банк эти работы не оплачивал. Макаров вынужден был срочно перебросить землекопов на старую трассу, чтобы вырвать в банке хоть немного денег, необходимых для расчета.
Недовольство среди рабочих росло. Макаров чувствовал, что все это может кончиться очень плохо. Но ничего не мог придумать. Стройка явно зашла в тупик.
«Завтра же поеду в Ашхабад, — твердо решил Макаров, — пора кончать эту волынку…
…В помещении народу было много. Макаров заметил у окна Солдатенкова. С ним о чем-то живо толковал смуглый и порывистый Мамед, что-то чертя на папиросной коробке. За председательским столом перешептывались Наталья и Маруся Цветкова, обе торжественные и строгие.
Подружки Люся и Дуся, устроившись на первой скамье, ждали начала собрания, чинно сложив на коленях утомленные руки. За их спиной пересмеивались Симка и Вася Сокол, боевой заместитель бригадира Солдатенкова.
В общем вся комсомольская организация стройки была налицо. В углу Макаров заметил мрачно насупившегося Ниязова. Тот, встретившись с Макаровым взглядом, тотчас же воровато опустил глаза и отвернулся.
«Вот еще тип, — подумал Макаров, — чего это он сюда явился?»
— Споем, что ли? — нарушил общее молчание Вася Сокол. — Что-то скучновато. Затяни, Сережа, а Маруся подхватит!
Но Маруся отозвалась строго и назидательно.
— Нам сейчас не до песен, Вася. На Стройке стало очень тяжело. Срывается питание, выплата денег. Народ группами покидает стройку. А самое главное — не видно результатов нашего труда. Дороги по-прежнему нет. А ведь мы, комсомольцы, дали обязательство к новому году закончить работы. И вот уже осень. Вон как бежит время!
Как бы подтверждая ее слова, ветер швырнул в оконное стекло охапку сухих листьев тутовника.
— Послушаем нашего прораба, — предложила Маруся. — Может быть, он нам все объяснит.
Макаров встал, вышел к столу.
— Скажу вам откровенно, дорогие друзья, — негромко начал он, — нелегко мне сегодня держать перед вами речь. Все оказалось не так просто, как я думал. Вот уже полгода мы на этой дороге, а еще не утвержден новый вариант. Можно бы вести работы по старому проекту, но это было бы преступлением, напрасной тратой денег.
— А если ваш вариант не утвердят? — раздался голос.
Вопрос задал Ниязов.
— Если не утвердят, — ответил Макаров, — подам рапорт об уходе.
— Уйти хочешь, концы в воду спрятать? — Изуродованное шрамом лицо Ниязова побагровело.
— Тише, товарищ, — остановила его Маруся. — Вам дадут слово.
— Зачем слово? — вскочил Ниязов. — Вы послушайте этого молодого человека. Приехал на стройку и командует. Наполеон какой, понимаешь! Все хочет перевернуть вверх дном. Проект ему, понимаешь, не нравится. Рабочих ввел в заблуждение, заставил работать на новой трассе. А кто будет платить деньги за эти работы, а? Банк не будет. Будешь сам платить, из своего кармана.
— Товарищ Ниязов, — взмолилась Маруся, — вам дадут слово.
— Я уже взял слово, — махнул на нее рукой Ниязов. — Помолчи, пожалуйста. Я представитель местной власти, ты меня сама пригласила. Так вот послушайте, что я скажу. Этот молодой человек, — он указал пальцем на Макарова, — вредитель.
Макаров побледнел.
— Поосторожней! — крикнул Сокол.
— Да, да, вредитель, он спутал все карты. Людям там, в горах, нужна дорога, а он всякими выдумками занимается. Прошло полгода, а дороги нет, ничего нет. И он специально все делает, чтобы… для того…
Ниязов никак не мог подыскать подходящее слово.
— Он поступает, как великодержавный шовинист, — наконец выпалил он.
— Товарищ Ниязов, — вскочила Наталья. — Вы будете отвечать за свои слова.
— Что он делает? — не обращая внимания на нее, продолжал Ниязов. — Он поощряет бригадира, который избил сторожа-туркмена. А пострадавшего он снял с работы. Какое бесстыдство, понимаешь! А что делается у него на работе? Рабочие не имеют пропусков. Что это за публика, откуда? Может быть, это враги Советской власти. Кто за это будет отвечать? Конечно, Макаров. Он завел всю стройку в тупик. Я предлагаю поставить вопрос о том, чтобы снять Макарова с работы! Да, да, снять с работы и отдать под суд! Вот! — Порывшись в кармане пиджака, он достал измятый листок бумаги, поднес его к глазам и по складам прочел: — «За полный развал производства и неправильную враждебную национальную политику, а также за нарушение положения о пограничной зоне (прием рабочих, не имеющих пропусков) техника Макарова с работы прораба снять, а дело о нем передать следственным органам». Вот так, товарищи комсомольцы, так говорит Советская власть!
— Не Советская власть, а подкулачники! — вскочил с места Солдатенков. — Шкура ты кулацкая, а не Советская власть!
— Что говоришь? — заорал, еще больше багровея, Ниязов. — Тоже под суд пойдешь!
— Постой, Солдатенков! — подняла руку Маруся. — Давайте по порядку, товарищи. Кто просит слова?
— Я прошу, — тихо сказал Мамед и встал.
Ниязов впился в него испытывающим взглядом. На его багровом лице сейчас особенно выделялся шрам от пендинки.
— Я был пастухом у бая Дурдыева, — сдержанно заговорил Мамед, вертя в руках папиросную коробку. — Я спал на скотном дворе и питался объедками со стола хозяина. Ты, Ниязов, был у него почетным гостем. Тебя ожидало местечко на богатой михманхане[4]. И когда вы о чем-то толковали, я и подойти к вам не смел. Так было. Но сейчас все переменилось. — Мамед гордо выпрямился. — Я стал рабочим человеком! Мне теперь не нужны объедки с вашего байского стола.
— Большой человек стал! — насмешливо скривился Ниязов. — Говоришь, сам не знаешь что, как глупая баба. Какие мы баи? Баев теперь нет.
Мамед резко повернулся к нему.
— Говоришь, нет? А это что такое? — Он поднял коробку с нарисованным на ней чертежом. — Вот я Солдатенкову нарисовал. Это усадьба ховлы Дурдыева. Здесь все — и загоны для верблюдов, и склады, и помещения для гостей, и помещения для хозяев, и красивые навесы-айваны, под которыми богачи пьют чай, когда бедняки их овец пасут. А вот здесь загон для коров и овец, и здесь мы, пастухи, жили вместе со скотом. Что скажешь, Ниязов? И у тебя такая же усадьба. Солдатенков сказал, что это целая крепость. Да, крепость, а еще и тюрьма.
Голос юноши задрожал от волнения. Он продолжал:
— Ты здесь говорил о Дурсун. Это одна из жен Дурдыева, которую он купил у бедняков. Где она находится? В тюрьме. Он купил Дурсун, когда ей было четырнадцать лет, а ему шестьдесят. Он за нее заплатил ее бедным родителям пятьсот рублей и дал шесть баранов. Это уже было при Советской власти, при тебе, Ниязов. Ты сам купил себе двух бедных девочек.
