Валерий Нечипоренко - Ловчий
— Гарик, зачем повторяться? Я дал слово и сдержу его.
— Береги ее как зеницу ока, Димка. Кто знает, может быть, теперь от тебя зависит будущее нашего отечества, — проговорил он с некоторой напыщенностью. — А я свою миссию исполнил. Единственное, что мне остается, это заручиться поддержкой семьи. Но это уже мои проблемы. Держи! — И он вложил коробочку в мою правую ладонь.
Итак, кассета у меня. Задание КЭПа в основном выполнено.
Но вот какая странность…
В последние часы меня начало одолевать навязчивое предчувствие, что пленка так и не попадет по назначению. То ли Гарик все-таки заподозрит меня, то ли произойдет одна из тех нелепых случайностей, которыми так богата жизнь…
Тем не менее кассета здесь, на моей ладони, а теперь и в кармане. Я ощущаю ее мышцами бедра, всей нервной системой, каждой клеточкой… Конечно же, я буду хранить ее как зеницу ока. Даже во время сна буду держать под мышкой…
Но откуда эта неотвязная мысль о роковой неудаче? Никогда такого со мной не было…
— Зинаида Германовна тоже посвящена? — спросил я, пытаясь сладить с наваждением.
— Нет, — покачал он головой. — Только Нина Степановна.
— А от нее информация не могла утечь?
— Что ты! — Гарик даже рассмеялся. — Это же не человек. Кремень! Партизанка! Из нее клещами не вытянешь. Нет, Степановне я верю больше, чем себе.
— Тогда вини во всем свою порядочность. Если бы ты не позвонил Прошеву, никто бы сейчас за тобой не охотился. То есть за кассетой.
— Но я же не мог! — Он в отчаянии сцепил пальцы. — Я был обязан дать ему шанс… — Он хотел добавить еще что-то, но вдруг осекся и умолк. — Погоди-ка, Дима… Есть еще один человек… Ну да, Пименов. Однажды мы крепко поддавали, и я разоткровенничался. А через пару дней он вдруг начал спрашивать о пленке. — Лицо Касаева исказилось болезненной гримасой. — Димка, неужели это возможно? Ведь мы дружим столько лет, он бывает в нашем доме… Нет, не могу поверить!
— Позволь тебе сказать, Гарик, что ты слишком хорошо думаешь о людях.
— А как же иначе, Димка? Если в каждом видеть подлеца или предателя, то разве это жизнь?
В нагрудном кармане моей рубашки лежал сложенный вчетверо листок, который нынешней ночью я экспроприировал из комнатенки Пименова, после того как он окончательно вырубился. Ну да, один из тех листков, что он прятал в «фотолаборатории». Именно тот, где Пименов шпарит, как его друга тормознули на станции метро, и вообще, какая это порочная личность.
Меня так и подмывало сунуть эту цидулку Касаеву в нос и заорать: «Да как же иначе!» Надеюсь, почерк он узнал бы сразу же. Но я удержался от ненужного порыва.
— Гарик, зачем громкие слова. Ты взрослый человек. Смотри фактам в лицо. Пименов мог вывести на Нину Степановну?
Он поежился, будто внезапно попал на сильный мороз.
— В принципе, конечно… Никола бывал здесь и знает, как я уважаю… — Тут же на его лице появилась улыбка — грустная, смущенная и радостная: — А какое это теперь имеет значение? Пленка-то у тебя!
— Узнав, что я был здесь, он может известить тех самых охотничков, если и вправду связан с ними. А они ребята решительные, ты сам убедился.
— Димка, ты меня убиваешь! Что же делать?!
— Ничего, Гарик. Просто будь с ним менее откровенен. Хотя бы до моего отъезда. А уж я не выпущу эту пленку из рук, пока не передам, кому следует.
Странные намеки со стороны доверенного агента КЭПа, не правда ли? Но я не мог уехать из Питера, не сделав хоть что-то для Гарика. Он был единственный из моих объектов, кто не вызывал брезгливости. К сожалению, я могу немногое, Гарик, но, по крайней мере, выведи на чистую воду этого пройдоху, заложившего тебя со всеми потрохами.
— Кстати, копии ты спрятал так же надежно?
— Нет никаких копий, Димка, — простодушно ответил он.
— Как — нет?! — искренне изумился я.
— Понимаешь, с этим диктофоном у меня какие-то напряженные отношения. Я просто боялся, что при дублировании нечаянно сотру запись. Такое со мной уже случалось. Ну а просить кого-нибудь другого не рискнул.
— Значит, эта пленка — единственное, чем ты располагаешь?
— Практически да. Правда, я отстучал эту историю на машинке. Она у меня дома, в ящике стола. Но без пленки, как сам понимаешь, все это бездоказательно.
— Мужчины-ы! — раздался призывный клич Нины Степановны. — Куда пропали-и? За стол!
Наш торжественный обед затянулся до позднего вечера.
Пельмени получились превосходные, фаршированная рыба — выше всяких похвал, вдобавок нас ожидала огромная сковорода тушенных с картошкой подберезовиков и волшебная квашеная капуста.
После второго тоста Гарик повеселел и взял на себя функции тамады.
Из застольной беседы я узнал, в частности, что Зинаида Германовна проводит в Сестрорецке каждый сезон на правах гостьи, что они с Ниной Степановной — давние приятельницы, очень давние, еще с блокады. В свою очередь, Нина Степановна частенько навещает семью Касаевых в Питере.
В промежутках между тостами мы исполнили хором целый репертуар — от «Что стоишь качаясь, тонкая рябина…» до «Дня Победы». Думаю, нас было слышно не только в Дальних Дубках, но и в Петергофе.
Все это время я не переставал думать о том, что КЭП увяз-таки крепко. Пленка пленкой, но при желании можно раскрутить и ту давнюю историю о битве сковороды с булавой, о предательском бегстве. Наверное, несложно будет разыскать Тамару, милицейского полковника, других свидетелей…
КЭП понимает это. Вот почему ему мало только пленки. Ему важно растоптать Гарика, облить его грязью.
Незаметно наступил вечер.
Нина Степановна вызвалась проводить нас до платформы.
Пока все суетились, я снял часы и сунул их на полочку рукомойника, заслонив мыльницей, чтобы никто случайно не заприметил. Есть повод нагрянуть сюда завтра!
Тайник, присмотренный в пименовском свинарнике, мне не очень понравился. Как и сам Пименов. Сараюшка Нины Степановны куда надежнее. Как говорится, самое темное место — под светильником.
Но сначала нужно изготовить копию. С Альбертом Петровичем мы, правда, договорились на завтра. Но если я застану его на месте нынче вечером, отчего бы не ускорить процесс? За щедрую плату. Завтра и без того будет много хлопот.
Расставшись на вокзале с Касаевым, я направился к ближайшему таксофону.
Альберт Петрович отозвался на мой звонок сразу же, выразив готовность приступить к работе «сей момент».
Альберт Петрович с его потрясающим басом оказался энергичным старичком-боровичком с торчащими во все стороны белоснежными волосенками, делавшими его похожим в моем представлении на короля Лира. Через две минуты я узнал, что ему семьдесят два года, жена умерла в позапозапрошлом году, дети и внуки — славненькие засранцы — живут отдельно, но часто навещают, переворачивая все вверх дном, что он владеет технологией, как в молодости собственной эрекцией, и, несмотря на общительность характера, умеет держать язык за зубами.
