Георгий Кубанский - Тайна реки Семужьей
Мирная картина придала мальчишке смелости. Если осторожные кулики-сороки спокойно кормятся на площадке, а зоркие чайки греются на утесе, значит, людей поблизости нет. И он решительно направился к площадке.
Кулики-сороки встретили его недружелюбно. Чуть присев на пружинящих ножках, они громко закричали. Потом, почти одновременно взмахнув крыльями, обе птицы взвились вверх и потянули к скале-часовому. За ними вспорхнул зуек. Сорвались с мест и чайки…
Площадка, круто обрывающаяся в воду, оказалась пластом гранита, зажатым между округлыми каменными утесами.
Мальчишка обошел площадку. Недоумение его все нарастало. Как ни всматривался он — в сплошном пласте гранита не нашлось не только хода, даже щели, трещины. Ужу, и тому некуда было бы здесь заползти. Справа и слева от мальчугана над морем нависали округлые, источенные волнами и северными штормами утесы. Их отражения шевелились в воде, то поднимаясь вместе с плавным накатом, то снова опускаясь. Забраться на такой утес — нечего и думать. Впрочем, если б кто неумел подняться туда — мальчуган из своего укрытия на берегу увидел бы. Но тогда куда же делись люди? Выход с площадки оставался только один — в море. Но оно было пустынным — вода и вода, без конца и края…
Все случившееся на берегу было совершенно необъяснимо. На глазах у мальчишки пять человек вошли в море и… бесследно исчезли в нем. Потом один спокойно вышел из него. Сухой! Какая-то чертовщина!
Задерживаться в каменной западне было страшновато. Последний раз окинул мальчуган взглядом площадку и, укрываясь за камнями, побежал к рощице. В густой зелени он присел и долго не мог отдышаться. Сердце колотилось в груди часто и звонко. Во рту пересохло.
В низкорослом березнячке было безопасно. Мальчуган устроился в небольшой ямке, засыпанной сухими прошлогодними листьями. Достал из кармана обкусанный со всех сторон ломоть ржаного хлеба и измятые перья дикого лука, набранного в пути. Ел он неторопливо, с сожалением осматривая каждый кусочек, прежде чем его съесть. Покончив с хлебом, он доел вялый лук и огорченно вздохнул:
— Еще бы раз все сначала!
Но есть уже было нечего.
Посидеть спокойно удалось недолго. Снова стал пробирать холод. Мальчуган ежился, старательно запахивал стеганку, но оставался на месте. Он не верил ни в чудеса, ни в нечистую силу, а потому решил не оставлять засады, пока тайна исчезновения людей не раскроется. Эх, был бы у него хоть кусочек хлеба!..
Время шло. Холод усиливался. А тайна все не раскрывалась. Стараясь согреться, мальчишка прижимался к листьям то боком, то спиной. Порой хотелось поджечь сухие листья, чтобы обдало всего жарким пламенем, прогрело бы до самых косточек. Но сейчас нечего было и думать о костре, хотя бы и самом крохотном: где-то недалеко волком рыскал Сазонов. Приходилось согреваться только движением. Да разве согреешься так, ворочаясь на тощий желудок?
«Чего, я жду? — думал мальчишка. — Зачем сижу тут?» Уже несколько раз он говорил себе: «Хватит. Ничего здесь не высидишь. Надо уходить». Но подняться и уйти, оставить пропавших людей, за которыми пробирался почти два дня по горам и зарослям, он не мог…
Глава двадцать четвертая
ЧАН РУШЛА
Прохор Петрович и Федя шли к ручью, где их должен был ждать старый Каллуст, широким руслом, просматривающимся издалека. Но обратно, к месту ночлега Сазонова, Прохор Петрович повел своих спутников кружным путем. Сперва они немного прошли по ручью, в сторону Семужьей, продолжая отдаляться от своей цели. На повороте русло резко сузилось.
Прохор Петрович свернул в щель между скалами, заросшую остро пахнущим багульником. Дальше они расселинами пробирались к зарослям, где оставили Сазонова, всматриваясь в каждый камень, в каждый куст: не укрывается ли кто за ним?
Чем ближе подходили они к знакомому мелколесью, тем осторожнее держался Прохор Петрович.
— Не такой человек Сазонов, чтоб не посмотреть, ушли мы или нет, — объяснил он Феде и обернулся к старому Каллусту: — Пускай Тол поищет чужого человека.
Старый Каллуст понимающе кивнул и подозвал собаку. Поглаживая ее, он что-то говорил ей по-саамски.
Пес внимательно выслушал его и побежал вперед, плавно поводя из стороны в сторону тяжелым хвостом. Он заглядывал за камни, высоко поднимая голову — ловил встречный ветерок. Время от времени Тол возвращался к хозяину и виновато вилял хвостом.
— Никого нет впереди, — говорил старый Каллуст.
И снова посылал Тола на поиски.
Возле зарослей, прикрывающих поляну, где оставался Сазонов, Тол скрылся в зелени. На этот раз ждать его пришлось долго. Наконец он бесшумно вынырнул из густой листвы и, подняв острые уши, выжидающе остановился: людей впереди не было.
У погасшего костра старый Каллуст опустился возле Тола на корточки и протянул к его носу смятый комочек Наташиных волос.
— Апьсь! — приказал он. — Апьсь, Тол![3]
Пес обнюхивал волосы так старательно, будто хотел запомнить запах незнакомого человека на всю жизнь. А старый Каллуст серьезно, как понимающему собеседнику, объяснял ему что-то по-саамски. Потом он еще раз поднес пушистый комочек к влажному носу собаки и отрывисто бросил:
— Пе![4]
Голос его прозвучал неожиданно резко и властно.
Тол подскочил, вытянул морду с чуть проступающими из-под верхней губы белыми клыками. Легкой трусцой пошел он вокруг костра и вдруг, с ходу, свернул в сторону моря — взял след…
Среди своих друзей Федя считался неутомимым ходоком. И все же после часа стремительного движения по бездорожью за бегущей собакой он весь взмок. А старый Каллуст широким, чуть скользящим шагом (сказывалась многолетняя привычка к лыжам) шел за Толом, изредка похваливая его, сбиваясь с русского языка на саамский:
— Ай, пенно! Мун шиг пенно![5] Тол найдет людей. Воротимся мы к нашим олешкам. Умный Тол получит сладкую кость и много мяса…
Чем дальше удалялись они от остатков костра, тем менее бодро звучал голос старого Каллуста. Шаг его замедлился. Теплившаяся в душе старика слабая надежда, что след свернет в сторону от моря, исчезла. Тол тянул прямо к страшившему старика Дурному месту. Где-то там, на берегу глубокого незамерзающего моря, обосновался грозный Чан Рушла. Русский черт! Старый Каллуст издавна боялся чертей. Очень боялся! Но все же свой, саамский черт был ему ближе, понятнее. От своего черта можно спастись старинными заклинаниями, амулетами. А русский черт!
Он же не знает саамских амулетов, не понимает саамских заклинаний!
