Марко Марчевский - Остров Тамбукту
Вдруг раздался сильный шум — над нашими головами появилась огромная птица и как стрела устремилась на гиббона и мангусту. В то же мгновение они бросились в разные стороны и исчезли в лесу. Увидев, что она упустила добычу, птица взмахнула тяжелыми крыльями и взлетела вверх. Я поспешно вскинул ружье, прицелился и выстрелил. Послышался острый писк, перебитое левое крыло птицы повисло, и она упала в тростник. Я повернулся к Амбо — он, присев на корточки, зажимал руками уши. Выстрел его оглушил и ошеломил.
— Страшно! — сказал он, придя в себя.
— Может быть, хочешь и ты попробовать?
Он замахал руками:
— Не хочу! Не хочу!
Мы нашли убитую птицу в тростнике. Это был крупный хохлатый попугай с красивыми разноцветными перьями в хвосте. Я подарил его Амбо. Как только мы вернулись в бухту, он ушел в селение рассказать туземцам о виденном чуде. Я подумал: «Пусть услышит и главный жрец, какие страшные ружья есть у пакеги — это будет нам полезно».
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Вождь Боамбо умрет от кадитов. Мрачный Арики. Дочь вождя. «Белый человек с луны все может». Блюдо из таро, ямса и жирных червей. Ночная рыбная ловля.
I
Однажды Амбо прибежал к бухте, размахивая отчаянно руками и еще издали крича:
— Тана Боамбо умрет! Его укусила очковая змея! Тана Боамбо умрет от кадитов!
Все туземцы, находившиеся у пирог, бросились в селение.
— Когда он укушен? — спросил я сына вождя.
— Только что, только что! Спаси его! У тебя есть кобрай против кадитов!
Сумка с лекарствами, как всегда, была при мне. Схватив ее, я поспешил за Амбо по тропинке через лес. Всего минут через пять мы были в селении. Площадь была полна мужчинами, женщинами и детьми. Все громко кричали, как будто ругались между собой, а некоторые женщины завывали и причитали, как причитают у нас над покойником. Увидев меня, все смолкли, а дети спрятались за матерями и не решались показываться. Большинство из них видело меня в первый раз.
Амбо отвел меня в хижину тана Боамбо. Сидя на нарах, вождь племени обхватил руками правую ногу и ритмично раскачивался вперед и назад, словно кланялся. Перед ним стояли и тихо плакали две женщины — одна старая, вероятно, жена Боамбо, а другая — та самая молодая девушка, которая приходила вместе с вождем смотреть, как нас будут бросать в океан. Она была дочерью вождя. Звали ее Зинга.
Боамбо протянул ногу, и я увидел над щиколоткой маленькую ранку, из которой вытекали две кровавые струйки. Незасохшая кровь свидетельствовала о том, что змея недавно укусила этого несчастного человека.
Пока я осматривал ранку, в хижину вошел старый, довольно высокий, тощий туземец, опоясанный семью поясами, увешанными разноцветными раковинами. Я моментально понял, что это Арики, главный жрец племени, о котором мне рассказывали Гахар и Амбо.
Нахмуренный и важный, главный жрец сел у дверей и оттуда начал наблюдать за каждым моим движением. Я вынул из сумки шприц, коробку с иглами, ампулы, маленькое стеклянное блюдечко и бутылку с денатуратом, налил немного спирту в блюдечко, чиркнул спичкой и зажег его. Все, даже и больной, отпрянули в испуге. Я обжег иглу на огне, отбил у ампулы головку, перелил серум в шприц и подошел к пострадавшему, попросив его встать и повернуться спиной ко мне, и прежде чем он понял, что произошло, опорожнил шприц ему в бедро. Вождь слегка дрогнул, но не охнул. После этого я обмыл ранку, намазал ее йодом и перевязал. Когда я разрешил пострадавшему сесть, он очень удивился: лечение было закончено, а он думал, что оно еще не началось.
Спасение вождя зависело от того, сколько времени тому назад он был укушен ядовитой змеей. Я спросил его, но он не мог мне объяснить. Туземцы не имели представления о времени и не измеряли его, как мы, секундами, минутами и часами. Чтобы обозначить время в течение дня, они говорят: «ябом аро» — солнце взошло, «ябом оралда» — солнце над головой, то есть в зените, и «ябом аелда» — солнце уже под землей, значит зашло. Когда туземцы хотят более точно определить какое-нибудь событие, они говорят: «Это произошло, когда солнце показалось над землей, или когда солнце еще не было над головой, или когда солнце еще не успело скрыться под землю». Так они определяли время между восходом солнца и полуднем, между полуднем и заходом солнца.
Я поискал Амбо — мы с ним лучше понимали друг друга — в надежде, что он мне скажет хотя бы приблизительно, сколько времени прошло с тех пор, как змея укусила его отца. Но Амбо не было в хижине. Он куда-то ушел. Тогда я обратился к старой женщине и спросил, где был Амбо, когда случилось несчастье, и побежал ли он сейчас же в бухту за мной. Но вместо того, чтобы мне ответить, жена вождя забилась в темный угол хижины и заголосила еще громче. Тот же вопрос я задал девушке. Она очень смутилась и едва слышно ответила: да, как только змея укусила отца, Амбо сразу же побежал меня искать.
Значительно позже я узнал, почему мои вопросы так сильно смущали и волновали мать и дочь. Но тогда я ничего не знал и объяснял их растерянность несчастьем, обрушившимся на близкого им человека.
Я прикинул, что отсюда до бухты Амбо бежал минут пять. От бухты сюда — еще пять, и если подготовка впрыскивания продолжалась минуты три, всего будет тринадцать минут. «Если это так, — думал я, — Боамбо будет спасен. Как бы ни был силен яд очковой змеи, за такой короткий срок он не может умертвить такого здорового и сильного человека, как вождь».
Нога у Боамбо опухла. Наступил критический момент, когда серум уничтожает отраву и жизнь борется со смертью. Мать и дочь тихо плакали. Снаружи рев толпы снова усилился, но как только я показался на пороге, все умолкли, как по команде.
Амбо вошел в хижину и уставился на отца с глубоким сочувствием. Мертвенная бледность лица выдавала сильное волнение. Он не плакал, но страдал больше всех.
Сильный организм вождя все еще боролся со смертью. Наконец он перестал стонать, вытянулся на нарах и начал дышать спокойнее.
— Спасен! — тихо проговорил я. — Тана Боамбо не умрет.
Амбо закричал как безумный от радости:
— Спасен! Спасен! Набу не умрет!
Снаружи толпа услышала его и радостно подхватила его слова.
— Спасен! Спасен! Тана Боамбо не умрет! Пакеги спас тана Боамбо! Умбо пакеги! Умбо-бозамбо!
Этими словами племя выражало свою радость; они значили нечто вроде «ура, да здравствует».
Я спрятал шприц и ампулы в сумку и собирался уходить. Мрачный старик все также молчаливо наблюдал за мной из своего угла. За все время он не проронил ни слова.
