Сергей Алексеев - Слово
— Что желаит русский князь? — спросил толмач.
— Многих русских людей ты погубил, царь, — промолвил Олег, — многих в полон взял, и города русские разорил да пожег. Добыча нынче твоя большая и в людях, и в узорочье златом. Так позволь же деток малых спасти и книги церковныя, от коих нет тебе зла и проку. Расступи воинов своих, царь, дай дорогу в чисто поле. А взамен голову мою бери и людей моих.
Перекрестил игумен князя, и рухнул тот на колени перед Батыем, согнул шею, глядит в землю. Забормотали между собой кочевники, то на Олега Красного, то на монастырь указывают. Наконец отставил ногу Батый и проговорил что-то, поигрывая кистями пояска.
— Красивый ты, князь, и ростом могуч, и удалью, — перевел толмач. — Жалко голову твою рубить.
— Твоя воля, царь. Токмо детей выпусти.
Посовещался Батый со своими советниками и говорит:
— А вот прими веру нашу — не токмо детей выпущу, а и тебе самому лучшего лекаря дам.
Игумен взглянул на князя и отшатнулся, перекрестясь.
— Приму, — сказал Олег. — Твоя воля…
Засмеялся Батый, похлопал князя по плечу, и свита его захохотала, иные аж за животы взялись.
— А ты, поп, — толмач ткнул игумена кнутовищем в грудь. — Примешь веру нашу? Коли примешь — монастырь твой не тронем.
— Изыди, сатана! — закричал фальцетом Парфентий. — Поганые вы, и вера ваша поганая! Тьфу! Тьфу! Тьфу!
Еще пуще засмеялись татары. А когда, наконец, натешились, Батый вытер слезы и махнул рукой.
— Выпускай отроков, — сказал толмач. — Пускай идут с миром!
Игумен Парфентий тотчас же махнул платком защитникам монастыря, а двое кочевников с обнаженными саблями встали подле князя, связали руки сыромятиной и пригнули голову к земле. Поднял князь глаза — степняк в лисьей шапке глядит равнодушно, словно каждый день русских князей в полон берет.
Тем временем из ворот обители выскочили тридцать всадников, которых из-за луки седла чуть видно. Несколько дружинников выскочили следом, понужая и схлестывая коней, пока те не пошли в галоп прямо на черную тучу ордынцев. Передние ряды татар расступились, образовали дорогу, и кони, почуяв свободу, устремились в эту брешь.
— Помните! — кричал и хрипел им Олег Красный. — Помните, аки гибла земля Русская!
Он хотел вскочить, но рука кочевника надавила на голову. Олег и не противился ей, склонился.
И тут до слуха его донесся яростный крик со стен монастыря и глухое горготанье татарского войска. Вырвался князь из-под руки палача своего, вскинул голову — что это?!
Передние ряды кочевников сомкнулись, и в образовавшемся круге метались испуганные лошади с маленькими русичами. Несколько пеших воинов уже ловили скачущих коней, и на помощь к ним спешили всадники, размахивая арканами.
Не прошло и минуты, как все было кончено. Замкнутый круг истончился на нет, и растворилось в черной туче маленькое облачко юных витязей. Их стащили с лошадей, содрали кольчуги, вспороли притороченные вьюки.
Однако трем самым горячим лошадям удалось прорвать круг, и они, стелясь по земле, умчались в поле. Следом вывернулась погоня, засвистели стрелы, но беглецов не достали.
Вскочил Олег Красный, пытаясь разорвать путы, кинулся к Батыю и забился в руках его свиты. Палач в лисьей шапке ударил эфесом сабли князя по старой ране в грудь, и рубаха, окрасившись кровью, прилипла к телу. Но в этот момент, не чуя боли, увидел Олег, как из ворот монастырских высыпали защитники и ринулись на татар.
Схватка была короткой и жестокой. Вначале горсточке защитников удалось вклиниться в толпу кочевников, и Олегу показалось: дрогнули их ряды, попятились. Но и это был коварный обман! Плотно окруженные орущей стаей, воины бились, стоя спина к спине, и ряды их таяли. Однако вокруг корчились в агонии десятки врагов, словно земля под ними была горячей.
Князь рвался к защитникам, орал и захлебывался кровью. Он видел, как у пылающих костров возникла еще одна схватка. Женщины выхватывали из огня горящие головни и метали их в супостатов. В дико орущей свалке, в черной, раскосой стае мелькали белые, нагие тела и блистающие огнем поленья.
Это было страшно и невыносимо обидно — смотреть, как бьются и умирают твои братья, сестры, видеть все и стоять связанным, плененным по собственной воле и обманутым.
Но пал последний защитник от удара сабли, пали связанные по пятеркам женщины, побитые стрелами. И только тогда Олег заметил игумена Парфентия. Старец, забытый в неразберихе, с молитвою на устах и ножом в руке шел на Батыя. Тот же, окруженный кольцом свиты, спокойно взирал, как несколько расторопных его воинов ходили между павшими русскими и добивали раненых. Игумену оставалось сделать последний рывок, чтобы пробиться сквозь ханскую охрану, однако в этот момент его заметили и ударили щитом по голове. Игумен сунулся вперед, скрябнул ножом по кольчуге Батыя и рухнул на землю.
Затем Олега подтащили к костру, где уже стояли, сгрудившись, дети. Рядом валялись на земле вытряхнутые из вьюков книги и иконы.
— Не губи отроков, царь, — прохрипел князь Олег. — Возьми мою голову…
— Младенцы живой — хорошо, — объяснил толмач. — Продадим, хорошо платить будут. А ты, князь, хану Батыю теперь служить станешь.
Его уже не охраняли, и Олег стоял среди супостатов, занятых своим делом, и толкаемый ими. Воин в лисьей шапке гортанно прокричал что-то соплеменникам, и книги полетели в костер. Потом сюда же притащили связанного игумена, освободили от веревок, облили нефтью и поставили на ноги. Парфентий очнулся, утер лицо и вдруг, подняв кулаки к небу, широко разинул рот и хотел крикнуть что-то, но не успел. Так и пошел старец в огонь с воздетыми руками и открытым, словно для проклятья, ртом.
Удалось все-таки Олегу Красному порвать путы…
Глянул он в последний раз на багровый закат, на дальний горизонт, за которым скрылись спасшиеся маленькие витязи, на костер, где корчился в муках пылающий игумен и исчезали, рассыпались в прах книги.
Глянул и ослеп.
— Помните! — неизвестно кому прокричал Олег и, вытянув руки вперед, пошел в огонь. Сделал шаг, второй — в грудь уперлось копье. Он перехватил его за древко и сделал еще один шаг…
Оторвалась и ушла от погони кочевников тройка всадников. Мчались по заснеженной земле белые от пены лошади, хрипели, запаленные скачкой, и уносили на себе все, что осталось от разоренного города.
Первым пал конь под сыном боярским Ивашкой, отроком десяти лет от роду. Выбрался Ивашка из-под лошади, скинул кольчужку и закричал своим товарищам. Подхватили его в седло на другого коня и тюк с книгами взяли. Да недолго ехали: еще одна лошадь пала, теперь под Кузькой — сыном бортника. Третий отрок, Вавила, без роду-племени, сам спешился. Привязали они кое-как вьючки к последней лошади и побрели лесом куда глаза глядят, Ивашка хромает — ногу ушиб. Идут — словом не обмолвятся, будто языки отнялись, только снег на ходу хватают — пить хочется.
