Ольга Ларионова - Искатель. 1966. Выпуск №2
На безлюдной площади Петр Леднев-Мравин выделывает движения какого-то невообразимого танца. Прыгает на парапет, идет, балансируя, широко расставив руки.
Далекий свисток.
Бородин замечает одинокую фигуру полицейского. Петр преображается. Спрыгивает на мостовую.
Теперь они — ночные гулены. Слегка приподняв котелки, провожают почтительными взглядами молчаливого стража порядка. И снова идут по улицам.
Тишину нарушает цоканье копыт.
Ночной марш эскадрона. У направляющих на штыках флажки. Армейские лошади тянут гаубицы. Кавалькада двигается в сопровождении жандармских патрулей.
— Тихий ночной Стокгольм… — в голосе Бородина сарказм.
— И так всюду… — не отрывается от проезжающих Петр.
— В том-то и дело…
По мосту проходит кавалерия.
— Стой! — Трое конных жандармов подъезжают к Бородину и Петру. — Документы!..
Оба вынимают паспорта. Руки в перчатках неловко открывают кожаные обложки.
Недоумение.
Жандарм, перегнувшись, возвращает паспорта.
Почувствовав свободу, лошадь, переступая, закружилась на месте. Жандарм натягивает поводья. Подняв морду, лошадь скалится, косит глазом, пытаясь избавиться от всадника. Жандарм бьет ее. Лошадь вздымается. Все мгновенно мешается. Рассыпается строй. Ряды спутаны.
Поднявшуюся морду лошади Петр крепким движением ловит за поводья. Натягивает. Пригибает. Лошадь стоит дрожа, всхрапывает, прядет ушами. Взметнулась рука жандарма. Сейчас ударит… Не Петра ли?..
Петр крепче зажал лошадиную морду и, ласково похлопывая по ней, по храпу, тихо успокаивает:
— Но, но, но… Балуй!.. Но, но…
Рука замирает.
Обтекает группу эскадрон.
Посреди моста, широко расставив ноги, стоит Петр. Пальто расстегнуто. Он порывисто дышит. Одной рукой держит в поводу лошадь, другой продолжает оглаживать ее.
Со всех сторон объезжают его всадники. Оглядываются.
Петр отпустил поводья… Так и остается он стоять посреди моста.
Затихает перестук копыт.
Бородин подходит к Петру.
— Ну что?..
— Домой хочу!..
— Петр Иванович, дорогой!.. — Воровский в упор глядит на Петра. — В Россию сейчас вам ехать не придется…
Петр опешил.
Воровский ищет необходимые слова.
— Надо вернуться в Штаты. Это необходимо!
— Что?!
— Я вас понимаю… Не просто понимаю — разделяю ваши чувства. Но поговорим по-мужски. Вы и Бородин — два человека, которые могут добраться с письмом Ильича. Это объективное положение. А люди должны, наконец, узнать правду о нашей революции.
— Петр, поймите, даже вы знали мало. — Бородин тоже взволнован.
— Верно… Но…
— Подумайте… — Воровский поднялся, показал Бородину: пошли…
Петр рванулся за Воровским. Остановился. Постоял. Машинально листает журнал… Швырнул на пианино. Дрогнули струны. Вырвался из гнезда маятник метронома, стал отстукивать, словно удары сердца.
Глядит на Петра Бородин.
Глядит Петр… Метроном, ноты, клавиатура.
Врывается стук пароходных машин. Слышны шаги патруля, цокот копыт, тяжелый топот солдатских ботинок.
Петр резко распахивает окно. На рейде — крейсер, как хищник, растянувшийся на воде. Петру становится мучительно, до физической боли ясно: дорога домой будет еще длиннее… Петр не находит внутреннего равновесия, чувствует себя разбитым.
Воровский, Бородин, Мравин в купе поезда. Доносятся беспокойные вокзальные шумы.
— Присядем на дорогу… — Воровский снимает шляпу, расстегивает пальто.
Сели на диваны, помолчали. Поднялись.
— …До свидания! Михаил Маркович… — Воровский крепко жмет ему руку. — Петр Иванович… — задерживает руку, говорит подчеркнуто, напоминая, — господин Леднев…
Воровский выходит на платформу.
Поезд трогается. Удаляется фигура Воровского. Последний напутственный жест.
Человек с крысиной физиономией бесшумно входит в купе и бесшумно усаживается. Смотрит. Разглядывает. Беззастенчиво. Перед ним — двое. Безукоризненно одетые господа.
— Будем знакомиться?.. — голос у «крысиного» шершавый, как наждак.
Молчание.
— Что же вы молчите… То-ва-рищи?
Двое смотрят друг на друга. Недоуменно.
— Мистер что-то хотел сказать?.. — спрашивает Петр.
— А-а! Американцы! — Новый пассажир скорчил мину. — И провожал вас не господин Воровский, а президент Штатов Вудро Вильсон!..
«Крысиная физиономия» издала скрипучий смех.
«Господа» подхватывают.
Смеются все. По-разному.
Стрелки. Стыки. Мосты. Стучат колеса. Проносятся станции. Мелькают реки, леса…
Двое по-прежнему сидят напротив одного. Двое читают иллюстрированный журнал и расписание.
Один смотрит на них остренькими глазками, не отрываясь.
Бородин, слегка подвинувшись, показывает страницу, проводит пальцем по строке. Петр чуть наклоняется, читает: Линчепинг… стоянка 7 минут…
— Йес.
Поезд замедляет ход. Здание вокзала, надпись: Линчепинг. Удар колокола: прибытие.
Двое поднимаются, берут саквояжи и трости.
— Гуд бай!
Выходят на платформу.
«Крысиная физиономия» — за ними.
Двое выходят на привокзальную площадь. Видят несколько пролеток. Петр направляется к одной из них. Человечек тут же резво взбирается в другую пролетку. Но Бородин останавливает Петра, достает из жилета часы, смотрит: рано, не следует спешить!..
Стоят.
Шпик напряженно вертится на сиденье.
Пора. Двое усаживаются.
Пролетка шпика трогается.
Теперь и Бородин дает команду извозчику.
Лишь только шпик въезжает в улицу, второй экипаж круто сворачивает и катит по площади, направляясь снова к вокзалу.
«Крысиный» теряет подопечных из виду, суетится. Его пролетка, разворачиваясь, перегораживает движение в узкой улице. Махнув рукой, шпик соскакивает и бегом устремляется через площадь.
Удары станционного колокола: отправление.
Двое спокойно входят в купе.
Поезд трогается.
Шпик выбегает на платформу.
Поезд уже далеко.
За окнами вагона — крупные буквы: Копенгаген.
Из купе выходят Бородин и Петр — два рабочих парня, один в блузе, другой в свободном, мятом костюме.
Они спешат смешаться с толпой.
В Копенгагенском порту — послевоенное оживление. О прошедшем говорят полуразрушенные пакгаузы, ржавые корпуса судов, застрявших у отдельных причалов. Но порт ежедневно принимает корабли. В основном с Запада. Отправляет в основном — на Восток. Пассажирские и торговые линии еще законсервированы. Война окончилась, но идут военные грузы. Бородин и Петр стоят около огромного океанского судна под американским флагом.
