Ольга Михайлова - Мораль святого Игнатия
— Никаких чудес, мой мальчик. В октябре ты каялся в грехе самоуслаждения однажды, и то мимоходом. После вакаций тебя стало искушать постоянно. Вакации ты провёл в доме дружка д'Этранжа. Я узнал у отца ректора, что у Филиппа есть сестры, и две из них — Коринн и Дениз — приезжали к отцу из пансиона мадам Бонкур. Это просто здравомыслие, малыш. Стало быть, Дениз… Ты опускаешь глаза при этом имени.
Потье порозовел, но улыбнулся.
— Вдобавок, упомянутая особа сочла тебя симпатичным…
— А это вы откуда узнали? — Гастон пожирал отца де Шалона глазами.
— Опять же здравомыслие, мой мальчик, — усмехнулся де Шалон, — тебе подали надежду. Если бы тебя отвергли — ты бы каялся в грехе уныния и печали. Но если и предположить, что не тщетны надежды твои — когда они сбудутся, а? За это время ты, паршивец, ввергнуться успеешь в геенну. Услаждение блудными ощущениями есть осквернение человека, делающие его неспособным к общению с Богом, а блуд тела есть совершенное отчуждение от Бога, погибель. Доискушаешься, шельмец. Нужен подвиг: предмет подвига достоин того, чтоб для него предпринять усилия: чистота названа в Писании, в Павловом послании к фессалоникийцам, святостью.
После чего Потье, с постной рожей выслушавшего нравоучение, отправили в библиотеку с дополнительным увещеванием, что ему надлежит не перечислять в докладе грехи, но оценить их тяжесть и расположить иерархично, при этом исходить из Божественных истин, а не из собственных дурацких блудных искушений, в которых он должен каяться на исповеди, а не читать о них доклады. Он понял? Гастон понял, доклад написал и как раз завтра собирался выступать с ним. При этом, что скрывать, слова отца Горация, сказанные тогда мимоходом, задели Гастона. «Услаждение блудными ощущениями есть осквернение человека, делающее его неспособным к общению с Богом…» Легко ему говорить… А, впрочем, почему это ему, монаху, — легко? Но, как ни пытался Гастон справиться с собой — ничего не получалось. Ему становилось неловко перед отцом Горацием каяться в одном и том же, хоть де Шалон был ироничен и насмешлив и, казалось, не сердился, но Гастон видел, что не оправдывает его ожиданий. Упасть в глазах де Шалона Потье не хотелось — но искушение было непобедимо. Он сначала злился на себя, потом отчаялся. Только накануне его, почти плачущего от досады и презрения к себе, нашёл под лестницей библиотеки отец Дюран. Гастон иногда исповедовался и ему, и тот легко догадался, что искушает Потье. Но отец Даниэль тоже, как и Гораций, был склонен быть снисходительным.
— Ну, полно вам, Гастон, не падайте духом.
Потье неожиданно резко вскинулся.
— Ну а вы сами в мои годы — искушались?
Отец Дюран рассмеялся — весело и беспечно.
— Искушался.
— И что делали?
— Блудное искушение редко побуждается телом, чаще мыслью. Отсеки мысль — отсечешь и блуд. Постоянно устраивай с помыслом дуэль — отбивай мысленно каждый её приход, как нападение соперника. Не давай ему проникнуть в твою голову и развратить тебя. Беда ведь не в том, что блудный помысел сильнее тебя, беда в том… что он тебе нравится. Легко ненавидеть и отвергать то, что изначально внушает отвращение, в чём зло сразу заметно, но разглядеть дьявольский лик в наслаждении…
— Вы при искушении так и делаете?
Отец Дюран улыбнулся.
— Я — нет, — уточнил он, — когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, моим педагогом был отец Энрико Гинацци, человек суровый и аскетичный. Я был субтильным юношей, застенчивым, несколько сдержанным, трепетно боготворил Богородицу, был членом Мариинского братства. Когда я в третий раз на исповеди признался отцу Гинацци в покушении на собственную плоть — ему это надоело. Он, дело было после вечерни, втолкнул меня в храме в ризницу и приказал раздеться. Потом впихнул в алтарь, поставил на колени перед Мадонной и велел делать то, в чем я каялся только что…
Потье примёрз к ступени лестницы, на которой сидел. Боялся вздохнуть или поднять глаза на отца Дюрана. Наконец отважился тихо спросить:
— И что вы?
— А ничего, — рассмеялся отец Даниэль, — я помню, как налились свинцовой тяжестью руки, как жаром вспыхнуло тело, вокруг закружились стены, потемнело в глазах. Очнулся в лазарете.
— Он… он просто изверг, это ваш учитель… Он…
— Человек необычайной силы духа и несгибаемой воли, Гастон. Семь дней он не отходил от моей постели, в ознобе меня укрывала его рука, в жару его руки увлажняли мое лицо. Когда я поднялся, при одной мысли о возможности греха меня замораживало. Поэтому, малыш, мои искушения теперь несколько разнятся с твоими. Кстати, Ораса де Шалона, мы учились вместе, он такому не подвергал. Гораций был холоден и искушался редко, — пояснил он, — но грешил иным — куда более страшным грехом. Отец Энрико заставлял его снимать куртку, привязывал за обе руки к перекладине на яслях, и стегал розгами — до первого стона, как он говорил. Я недоумевал тогда — зачем, ведь Орас не злоупотреблял недолжным осязанием, но потом понял учителя. Гораций был страшно горд — и никогда бы не застонал под розгой, и потому экзекуция прекращалась, когда отец Гинацци видел, что продолжение просто лишит его сознания. Это была борьба воль и борьба с гордыней Ораса…
— И отец Гораций не сломался? — Потье восторженно уставился на отца Дюрана.
— Под розгами-то? Нет. Но это была, пойми, совсем не благая сила. Это закоснение в гордыне, сила дьявола была в нём. Он считал себя сильнее всех, остальных почитая ничтожными…
Улыбка сползла с лица Гастона.
— Но я никогда не замечал в нём такого… Он мудрый, благородный и добрый…
Отец Дюран согласно кивнул.
— Да, Господь помог отцу Горацию, сокрушив гордыню его и обратив его сердце и душу к Себе. Вся семья Ораса, а его отец и брат были дружны с Кремьё, Ледрю-Ролленом и Флоконом, погибли во время беспорядков сорок восьмого года, причём, было понятно, что с ними просто свели счеты, пользуясь тогдашней суматохой. Это убило Ораса, но, по благородству души, не породило в нём греховных помыслов о мести. Гибель семьи сломала его гордыню, а смерть любимой обрушила в прах все, чем он дорожил. Тогда я — единственный раз в жизни — слышал его плач. Он рыдал на плече отца Гинацци, и тот сумел утешить его в непомерной скорби. Как единственный, кроме матери, оставшийся в живых представитель семьи, Гораций оказался весьма богат, но — вступил в орден и принял монашество. Так, скорбями Господь вразумляет и исцеляет нас, малыш, и потому никогда не бойся страданий — ни плоти, ни души…
Гастон задумался. Его пленяла и подкупала искренность учителя, и он осмелился спросить:
