Иван Петров - Красные финны
Понимал я, что все-таки покажут, всем покажут. Фиктивный арест не может быть тайным. Фиктивный арест — показной, он и делается, «с широким показом».
«Убийство» Рейли разыграли как по нотам. В условленном месте меня с двойником Рейли встретила группа чекистов во главе с Шаровым. Покричали мы тут, поругались на трех языках — на русском, финском и английском. Постреляли поверх голов друг друга. Потом «Рейли» слег на обочине. Землю около его головы обрызгали кровью, запасенной Шаровым, а мне связали руки. Тут же на выстрелы прибежал председатель местного сельсовета, молодой парень, коммунист, толковый человек и добрый товарищ: «Не нужна ли помощь актива?»
Шаров поблагодарил его за быструю явку, похвалил. «Помощи пока не надо, — сказал он. — Вот этого мерзавца, — и на меня указал пальцем, — мы захватили, а вот того, на обочине, — прикончили. Только уж вы никому об этом ни слова — секрет!» Не в шутку напуганный предсельсовета удалился довольно резво. Шаров был в добром настроении: «Логически рассуждая, он еще до утра по всему поселку раззвонит. Как пить дать, раззвонит». Я большой радости не ощущал. Поругивал эту самую логику.
Подали машину Шарова. Вместительную старую развалину «бьюик»; разворачиваясь, она фарами осветила и меня, стоявшего со связанными руками, и «покойника» на обочине. Его подняли за руки и за ноги, втиснули в машину. Длинный он был, не уместился, ноги остались висеть на подножке. Меня взяли за воротник и тоже в машину, и — довольно энергично. Кобуру моего мазера оставили в кустах около дороги: приметная, узнают ее местные жителя, и особенно пограничники!
Машина пошла. Не в Ленинград прямо, как я еще надеялся. Остановилась в Белоострове, в управлении пограничной комендатуры. Меня повели на второй этаж, легкими толчками ускоряя шаг. «Покойник» остался в машине с торчащими на подножке ногами.
В помещении комендатуры, якобы на какое-то совещание, важное и срочное, собрались почти все командиры пограничного участка. Меня выставили здесь со связанными руками в роли пойманного предателя. Трудно было пережить эти минуты. Мне тогда показалось, что более тяжкого уже ничего не может быть в жизни.
Как хотел я обнять этих столь дорогих мне людей и сказать: «Не верьте, товарищи! Я для вас всегда был верным другом. Вас спасал, страну нашу, и в этой борьбе не жалел ни сил, ни самой жизни». Но этого сказать нельзя было, и я плакал, просил пощады и наговаривал на себя всякие пакости. Ты помнишь, товарищ, этот вечер? Я его не забыл…
Недолго меня тут «допрашивали». Кричали больше. Потом выехали в Ленинград. «Покойник» поднялся и давай ругаться: «По мне сапогами ходили и нос разбили». Нос его действительно вырос размерами и куда-то вбок глядел. Мне развязали руки. Я сидел молча. Видимых повреждений не имел…
В пути, в районе Новой Деревни, меня одели в штатскую одежду и дали какой-то паспорт. Липу, наверное. Поместили в гостинице Европейской и тут же прочли наставление: «Кормить и поить будем. Из номера не высовываться и без нашего звонка никому дверей не открывать. Все ясно?»
Да, более чем ясно.
Номер в гостинице великолепный. Со всеми удобствами, с ванной. Достаточно еды и питья вдоволь. Ночь уже была на исходу. Но не спалось, и я еще не прикоснулся к еде. Только тут стал понимать, насколько горька та пилюля… Завтра, даже сегодня утром у меня не будет никакого прошлого. Никаких друзей не будет. Никаких знакомых. Если кто и вспомнит меня, так с проклятием. Я любил людей, верил в людей. И они любили меня и верили мне. А тут одним ударом все разрушено. Навсегда все забыто…
Утром раздался звонок. Говорил Салынь: «Никуда не выходите, никуда! Не открывайте дверей! К вам сейчас придет товарищ и все расскажет». Тут он и явился. Помнится, это приходил Борисов. Несколько раз я видел его мимоходом и знал: он один из старших сотрудников полпредства. Сказал, что явился ко мне по поручению Станислава Адамовича: «Есть предположение, что из Финляндии прорвался к нам ваш старый знакомый Радкевич. Их волнует судьба Рейли, но ищут вас. Понимают, что Рейли найти трудно — он в больнице или в могиле. Но если вы на свободе, значит, у них еще не все нити к Рейли оборваны. Отсюда требование: «Из комнаты никуда не отлучаться. Дверей не открывать. Ночным поездом поедете в Москву».
— Что передать Станиславу Адамовичу? — спросил он меня перед уходом.
— Скажите, что я все понял.
В этой гостинице провел я двое суток, в ночь на третьи меня отправили в Москву. Посадили в поезд на товарной станции, там, где сейчас пригородные кассы. Посадка еще не начиналась, и меня всунули в отдельное двухместное купе, у входа в вагон. В этих купе обычно фельдъегеря с почтой путешествовали. И тоже предупредили: «Из купе не выходить. Еда и питье у вас есть». Поезда ходили медленно. Из Петрограда до Москвы почти сутки езды. Как тут из купе не выйдешь?!
Первым в Москве я встретил Владимира Андреевича Стырне, того чудесного чекиста-ювелира, которого Л. В. Никулин в своей книге «Мертвая зыбь» показал под двумя фамилиями — Старова и Козлова. Много внимания мне уделил незабвенный Артур Христианович Артузов, чекист с большой буквы. Я встретился и с другими крупными работниками центрального аппарата ОГПУ того времени, в частности с Пилляром, Кацнельсоном — начальником главного управления пограничной охраны и был представлен В. Р. Менжинскому. Разговаривал со мной и Медведь, член коллегии, полномочный представитель по Дальнему Востоку.
Стырне и Артузов мне рассказывали, как вел себя С. Дж. Рейли до ареста и в первые дни заключения.
В Ленинграде его встретил Стырне. Представился Козловым, активным монархистом, с большими связями и возможностями в советской среде. Этот Козлов чрезвычайно понравился Рейли убежденностью и широкой эрудицией. И мое «окно» Рейли понравилось — «близко, удобно и безопасно».
В Москве Рейли встречался со многими «активными деятелями белого подполья». Даже два совещания с ними провел. Учил и наставлял их. Ему и в голову не приходило, что разговаривал-то он не со «своими», а преимущественно с руководящими работниками центрального аппарата ОГПУ, в том числе и с заместителем начальника Иностранного отдела Владимиром Андреевичем Стырне. Можно утверждать, что столь унизительного поражения могущественная разведка Великобритании не знала за всю свою историю. И кто нанес этот не джентльменский удар? Те дилетанты, равных которым, по мнению Герберта Уэллса, мир не знал со времени раннего мусульманства. Прискорбный случай!
В первые часы после ареста Рейли обнаруживал завидное самообладание. Шутил даже: «И на старуху бывает…» Он твердо верил в силу Британской империи, которая, как полагал Рейли, не оставит его с доверенными ему тайнами во власти большевиков. Правящие круги Англии любыми способами будут спасать свои тайны. А тут и его, Рейли, спасение. Известие же о фиктивном убийстве, о собственной смерти, подавило Рейли. Такого «хода конем» он не ожидал. Рейли сдался и начал искать собственных путей к спасению. Был только один путь, и Рейли ухватился за него. Он выдал все тайны своих могущественных руководителей, злейших врагов нашей страны. Выдал все, все до конца. Сотрудничество свое предлагал на вечные времена. Наметки возвращения Рейли в Англию нашим агентом возникали. Иметь там такого агента — идея заманчивая. И он поработал бы на нас. Рейли уже понимал силу чекистов, их хватку. Такая возможность возникала, и потому я ждал «движения груза в обратном направлений».
