Александр Бруссуев - In vinas veritas
— Сейчас будут зверей трясти, — добавил мой подельник, и я повернул боковое зеркало, для обзора: из машины нехотя вылезли лица кавказской национальности, к которым с удостоверениями наперевес приближались долговязые парни в гражданской одежде.
— Это они проверяют машину на предмет угона. Сейчас обыск еще произведут, проверку документов и прочее, прочее, — комментировал Арбалет. — Что ж, должен быть у нас непременный процент риска. Бизнес-то у нас теневой! А ты как думал! Деньги просто так не даются.
— Хорошо бы пивка, — согласился я.
— Сейчас заедем в Бельгию, попьем: минут пять осталось. Потерпи!
Сортировочная база было по совместительству домом Арбалета. Два культурных этажа. Обязательная собака породы добродушной, ротвеллерской. Улыбчивая жена — Галина, увлеченная огородом теща, маленькие дети в неизвестном количестве. Пиво перерастало в нашу же водку. Потом производился расчет. Деньги ложились в конверт, который умещался в сумку, и мы, облегченные, уезжали обратно к пароходу. За километр до проходной Арбалет меня высаживал, говорил: «До следующей встречи!», и уезжал. А я шел на судно, еле сдерживая нервную дрожь отходняка. «Все, в последний раз!» — давал себе зарок я, поднимаясь на борт.
В каюте старпома уже ничего не напоминало о былом погроме. За столом, свесив натруженные руки до палубы, сидит Плюшкин, старпом режет соленую рыбу, выкладывая ее на тарелку согласно своим эстетическим нормам, то есть беспорядочной кучкой. Все, наша банда в сборе. Первый вопрос:
— Как там смежники?
— Пока не вернулись, но вроде все в порядке.
Вот теперь можно и выпить: если деньги не меченные, то вся нервотрепка позади. Поневоле станешь параноиком.
— Все нормально? — наконец уточняет старпом, после того как мы энергично пережевали рыбку.
Я молча достаю конверт и предъявляю взору пухлую пачку гульденов. Плюшкин делит ее в мгновение ока на три равномерных по количеству знаков составляющие, потом, объявив курс и конвертацию к доллару, уменьшает мою долю на долг. Поворачивается ко мне:
— Все правильно?
Я, задохнувшись, молчу: из ничего появилась вполне приличная сумма — мое четырехмесячное жалованье, установленное пароходством. Килограмм потраченных нервов уже в расчет не берется.
— Рекомендую в следующий раз не горячиться и не тратить на сигареты все деньги: пароход-то не резиновый. К тому же надо всегда иметь про запас сумму, соответствующую штрафу, если, вдруг, черная таможня накроет, — говорит старпом, разливая по стопкам ледяную «даньску» водку.
— А, что, бывает и такое? — искренне удивляюсь я.
Народ весело смеется:
— У нас пока нет, но систершип однажды накрыли, как волной. Еле откупились.
Ох, тяжела ты участь контрабандиста!
Зато с работы вернулся, как полагается моряку загранплавания. Что Вы хотите приобрести домой, дорогая супруга? Ах, стиральную машину «Аристон» с вертикальной загрузкой? Пожалуйста. Недавнее время полуголода кажется уже далеким и не очень реальным. А ведь прошло-то всего четыре месяца…
— А вот у меня такой случай был, — сказал Саша, прослушав все мое повествование до конца. Мы уже сидели в его каюте, готовя угощенье к обеду и празднику.
— Гнали мы как-то машины домой, купленные где-то в Европе. Я был безлошадный, чем воспользовался моторист Коля, приобретший для хозяйских целей боевой английский Остин — Мини с нормальным рулем. Прав у него пока не было, вот он и попросил доехать с ним до дома, благо нам было по пути. Почему не помочь хорошему человеку?
Выехали мы из эстонского Пярну, порядком потрепанные таможней. Эстонцы со свойственной им скоростью обыскали весь пароход, но ничего не нашли. По-моему, так они просто искали укромные места для сна. Через сутки они объявили нам, что досмотр закончен, теперь они займутся проверкой автомобилей. Такое ощущение, что они живут в другом измерении, где время течет гораздо медленней. Русский они уже позабыли, а английский еще не выучили. Бились мы за всякие закорючки в наших проездных документах просто смертным боем. Перед самым отходом судна удалось нам забороть этих тормозов в неизвестной форме. Выехали в ночь, как то водится у настоящих любителей экстрима.
Ездили — ездили по всей Эстонии, в Тарту раза три заезжали с разных концов, наконец, приехали. Граница. Мы сунулись туда, было, но ошиблись. Граница была с Латвией. Нас хотели остановить до выяснения обстоятельств, но отпустили, потому как срок нашего легального пребывания в этом цивилизованном государстве подходил к концу, а брать на себя ответственность за арест и задержание в стране перед истеканием официального разрешения колесить по дорогам Эстляндии они чего-то не захотели. К тому же до российской границы было совсем рукой подать — два полета томагавка.
Короче, с рассветом мы вырвались-таки на сопредельную территорию. То есть на Печорский таможенный пост. Здесь мы и встали. Терминал там огромный, половина таможенных инспекторов ушла на пересменку, половина еще не пришла оттуда. Спать уже не хотелось, но естественная надобность просто требовала срочно выбраться из-за руля. Для восстановления равновесия в душе и теле надо было поскорее забуриться в российские кусты. На терминале в туалеты допускались только члены профсоюза. Мы под эти категории частично не подходили. Обыскали наш автомобиль тщательно, изъяли у Коли несколько автомобильных журналов под предлогом наличия там запрещенной порнографии. На самом-то деле просто постеры там были по-настоящему хищные: Бентли, Мазератти и Нива-Шевроле.
Выехали мы в нашу страну, мчимся с дозволенной скоростью в десять километров в час по какому-то карьеру, замечая, что впереди лесок, через километр, где-то. Вдруг, из-за ближайшей автобусной остановки (Что она здесь делает? Может, с прежних времен, а, может, сотрудников таможни привозят?) вылетает какой-то тип в форменной одежде с фуражкой набекрень. Машет нам рукой и подбегает к машине. Коля приоткрывает окно, удивляясь: вроде все деньги уплачены, бумаги все оформлены. А у меня уже глаза из орбит вылазят: тоска и усталость. Этот тип срывает фуражку и засовывает голову прямо к нам в салон. Морда очень неприятная: прыщавая вся, с прореженными желтыми зубами и безумными, навыкате, глазами. И вот эта самая морда, не здороваясь, не представляясь, никак себя не обозначая, вдруг орет:
— Дай жвачку!
Коля говорит совершенно бесцветным голосом:
— Сейчас, — поворачивается ко мне, одновременно закрывая в меру возможности окно, — поехали, Саня.
И я, одурманенный нарастающим внутренним давлением, плавно трогаюсь с места, позабыв о голове в салоне. Та же, прижатая стеклом, начинает визжать. Наверно, не нашла подходящих слов, чтобы выразить свое недовольство — приходилось в неудобной позе перебирать копытами, в противном случае можно было проститься с туловищем, которое даже такой уродливой голове было дорого, как память былой принадлежности к человеческому роду. Коля, смилостивившись, открыл окно, предварительно смачно плюнув в наглую харю:
