Иван Новожилов - Королевский гамбит
Надо было отсидеться до ночи. Демьян, пересиливая головокружение, с трудом сполз в канализационный колодец, опустил над собой тяжелый люк и принялся заматывать бинтом рану на голове.
Сколько просидел в темном, сыром убежище, не помнит. Из полубредового забытья вывели его легкие, крадущиеся шаги. Кто-то ходил там, наверху. Демьян придвинул поближе автомат. “Неужели накроют?” Чугунная чаша люка дрогнула и медленно приподнялась. Человек действовал осторожно, по всей видимости, сам чего-то боялся.
Повернувшись неловко, Демьян коснулся головой влажного бетонного выступа, скрипнул зубами от боли и глухо чертыхнулся.
— Ой! — донеслось сверху. — Кто?
— Русский, — еще нашел в себе силы прошептать Демьян и потерял сознание.
Так повстречалась ему связная партизанского отряда Галя Сазонова. В развалины ремонтного завода, где был почтовый ящик подпольщиков, она пришла за очередным донесением.
Много труда приложила девушка, чтобы дотащить ослабевшего разведчика до лесной сторожки, а оттуда на подводе, под копной соломы, переправить в отряд! На партизанской базе Галя две недели ухаживала за раненым.
Командир отряда секретарь райкома партии Лузин, узнав от Демьяна о происшествии в Ключах, тотчас же послал в Центр шифрованную радиограмму. В ней сообщил, что в дивизии Бурова находится вражеский агент. Сообщил также о заброске в советский тыл под видом “языка” немецкого осведомителя номер четыре.
А Демьян остался в отряде и был зачислен в разведку.
Весь июль партизаны не давали немцам покоя: громили их гарнизоны, взрывали склады с боеприпасами, устраивали крушения эшелонов с техникой. В первой половине августа, пройдя рейдом по фашистским тылам, отряд стал действовать в белорусских лесах.
— Видишь, как получилось? — закончил Демьян. — И еще, Коля, скажу тебе, тот гад, что сведения фашистам передавал, должен был убить тебя твоим же кинжалом. Идешь ты лесом, природой наслаждаешься, а в это время сзади, будто какая-нибудь пантера заморская, или вот как ты на меня сегодня, прыгает тот тип и тебе в спину по самую рукоятку твой собственный кинжал. Ясно? За обер-лейтенанта Руттера отомстить хотели. Рыцарская месть.
— Хотели так, а вышло иначе. Ведь моим кинжалом убили Киреева. Я из-за этого многое пережил. Вот так…
Помолчали минуту, другую. Демьян, тяжело вздохнув, поднялся, стряхнул с плащ-палатки крошки.
— Накормить их мы с тобой сумели, — обратился он к Гришанову. — А куда денем? Возьмем с собой или здесь оставим?
— Надо захватить. Попадут опять к фашистам в лапы.
— Тогда пошли.
И они двинулись через лес.
— Так, значит, семь смертей миновал, — говорил Демьян, старательно ступая с кочки на кочку. — В общем, положеньице у тебя и у Михаила было хуже наполеоновского. А на Новоселье мы давненько налет замышляли. Взяли кой-кого.
Низина кончилась. Угором прошли сосняк и опять зачавкало болото.
По бездорожью, среди корчей и камышей, часто проваливаясь в подернутые зеленой болотной ряской окна по пояс, а то и по грудь, пробирались они зыбкой целиной.
После полудня, усталые, вышли на опушку леса. Шелковистая трава узкой ленточкой оторачивала болото. Стволы сосен, бронзовые в лучах заката, стояли гордо, как корабельные мачты в порту. Могучие темно-зеленые кроны их купались в облаках.
— Шишкина бы сюда, — заметил, переобуваясь, Демьян.
— Партизанить?
— Дорогой товарищ Гришанов, Шишкин — великий русский художник. Но в данной ситуации партизанить он стал бы наверняка. Талантище был этот Шишкин, — выжимая портянки, Демьян пустился в пространные объяснения. — Лес он рисовал во всех видах: и стоя, и лежа, и полулежа, со зверьем и без оного. И как рисовал: посмотришь на картину, словно в лесу побываешь и так далее…
Гришанов сконфуженно замолчал.
— Чего смущаешься? Не робей, — успокоил Николай. — Твой командир — известный остряк и поднатчик.
Невесть откуда появился дед с окладистой бородой во всю грудь. Удивился:
— А, знакомцы? Вот они, дороги-то лесные…
— Здравствуй, папаша! — Токарев сразу признал в старике дровосека. — Почему ж ты не сказал тогда, где партизаны?
— При деле состоял.
Уму непостижимо, как разместился целый городок в лесной глуши, не изменив ее облика. Ни тропинок, которые — так утверждал Демьян — по закону земного притяжения должны оставаться на траве от множества ног, ни угольных пятен от костров, ни повозок, ни лошадей и, наконец, ни партизанских землянок.
Только сушняк, островками набросанный среди травы, позволял знающему человеку догадаться, что поляна обитаема: сучья кое-где были отполированы подошвами обуви.
— Менять почаще надо маскировку, — по-хозяйски заметил Николай. — Видно кое-что.
— Разве от тебя спрячешь? — покорно согласился Демьян.
— Шагай левее, — предупредил Николай, — на пень налетишь!
— Вот, видишь, и согрешил, — рассмеялся Демьян. — Не пень это, а двери блиндажа.
В землянке располагался штаб отряда. У противоположной от входа стены, за тесовым столом, перед развернутой картой-километровкой сидел Лузин — рослый человек в безукоризненно пригнанной гимнастерке и комиссар отряда — молодой партизан, с копной черных взъерошенных волос и курчавой бородкой.
— Добре! — поглаживая крупную бритую голову, сказал Лузин, выслушав Николая. — Отдохните пока, а потом поговорим.
Вечером через Партизанский центр полковнику Силину была передана шифровка о том, что Соловей находится в чужом гнезде и просит обеспечить подтверждение по линии вражеской агентуры версии два. Сообщалось также, что капитан Сальский не тот, за кого его принимали, что он геройски погиб в концлагере, что самолет особой авиагруппы, выполнив задание, разбился в районе Н., летчик — в отряде.
Вскоре был получен приказ: “Установить надежную связь с Соловьем. Центр одобряет версию два и позаботится о подтверждении ее. По имеющимся данным, Соловей попал, куда нужно. Отряду обеспечить помощь. Привет Богатырю. Силин”.
Лузин, прочитав шифровку, сказал Николаю:
— Мы с комиссаром подумаем, обсудим детали.
Полянский вышел из командирской землянки, разыскал Федотова, и они направились к лужайке, которую приметили еще днем. Ночная темнота накрыла лес звездным пологом. Где-то далеко кричала выпь. Друзья улеглись на душистом ковре опавшей хвои. Демьян вполголоса запел:
Где лесные звери не пробьются,
Где снаряд и тот не пролетит,
В непролазных чащах и болотах вьются
Наши трудные, опасные пути…
Николай, слушая, думал о том счастливом времени, когда останутся позади эти “трудные, опасные пути”. А пока…
