Петр Капица - В открытом море
– Смотри, помечаю мелом, – сказал он Вите. – На случай задержки. Здесь дня три прятаться можно. Нине об этом скажи. Понятно?
– Скажу, – ответил мальчик, – только против собак ветоши надо бросить.
– Сделаю.
И опять для Чижеева потянулись тоскливые дни ожидания. Чтобы не сидеть без дела, он перебирал и смазывал механизмы, помогал врачам обслуживать раненых и, вперемежку с Чупчуренко, нес вахты, наблюдение за морем.
Теперь вблизи пещеры часто появлялись патрульные катера фашистов. Это было верным признаком того, что морем пройдет караван.
Фашисты отправляли на восток самоходные баржи с солдатами и грузами, а обратно тащили раненых и подбитые обгорелые корабли.
– Жаль, что у нас одна торпеда, – всматриваясь в караван, сокрушался Клецко. – Мы бы тут немалое кладбище кораблей устроили.
Витя, как было условлено, появился под скалой на четвертую ночь. Мальчик принес немаловажные сообщения. После большой облавы фашисты заметно успокоились. Меньше было обходов, только на перекрестках дорог по-прежнему стояли усиленные патрули. Оставшиеся жители получили паспорта или разрешительные номерки, с которыми опять могли передвигаться из деревни в деревню.
Вместе с этими известиями он принес и две записки от Нины. Одну записку он при всех вручил Тремихачу, а другую – тайно передал Сене.
Отцу Нина писала:
«Дорогой мой! Не беспокойся. Мне уже легче и пока ничто не грозит. Сообщаю самое важное.
1. Вполне здорова и бодра.
2. Из лесу прибыло много раненых гитлеровцев. Говорят, что некоторые деревни совсем снесены. Но о партизанах никаких сведений. Эсэсовцы привезли с собой только семь человек убитыми: пять мужчин и две женщины. Их выставили распятыми на базарной площади с плакатом: «Главари банды Ч.М.» Среди убитых будто бы находится командир отряда. Во флотской форме никого нет. Рядом фашисты прибили объявление на русском и немецком языках, что за поимку партизана любому лицу будет выдано десять тысяч марок или участок земли с виноградником.
А мне приходится за этими бандитами убирать, мыть полы и тряпки, разносить кипяченую воду. Отравы бы им насыпать. Кстати, наблюдение за нами ослабло. В свободное время мы даже можем выбегать за ворота, сходить на рынок. Солдаты из караульной команды знают нас всех в лицо.
У меня возникла мысль: не может ли Николай Дементьевич придумать какую-нибудь адскую машину, чтобы можно было пронести ее вместе с половиками в подвал. У нас в большом зале устраивают по средам и субботам концерты и показывают кинокартины гарнизонному начальству. Собирается до четырехсот человек. Нас в это время из подвала выгоняют. Мы имеем право либо уйти к судомойкам, либо стоять на концерте за последними рядами, где сидят солдаты. Но можем и незаметно исчезнуть. Рядом с кухней – огромная помойная яма за кирпичным забором. Мусор в нее ссыпается через дыру по желобу. Здесь нетрудно выбраться на волю. Могу увести с собой еще двух девушек. Чем скорее вы все сделаете и передадите с Витей, тем быстрее мы появимся у вас. Убегать, не отомстив за наших, преступно.
Очень хочу всех вас видеть, распрямиться и стать человеком.
Тысячу раз целую. Нина».
– Удивительно неосторожны женщины, – заметил Калужский. – Разве можно такое письмо посылать открытым текстом? А вдруг Витю поймали бы?
– Я бы сжевал записку, – ответил мальчик. – Так мы с Ниной договорились.
– Ага, значит, она тебя предупреждала? Это несколько искупает ее неосторожность. Придется подумать об ее предложении. Как вы, Виктор Михайлович, смотрите на всю эту затею?
– Одно для меня ясно, что ей необходимо быстрей уходить оттуда, – сказал Тремихач. – Боюсь, что моя доченька немало глупостей натворит. Да и нам без женщин трудно с больными справляться. Все надо тщательней продумать и, если решимся на диверсию, разработать подробную инструкцию. Витя – парнишка смышленый, он им поможет.
Записка, адресованная Сене, была немногословной:
«Дорогой мой! Всю бумагу я потратила на письмо старикам, поэтому на твои вопросы и поручения отвечаю коротко: о Восьмеркине ничего не слышно. С Катей, кажется, беда. Постараюсь еще что-нибудь узнать. Страшно даже подумать об их гибели.
То, что я наметила, выполнить очень трудно. Но мы решились: смерть за смерть. Поторапливай наших, скорей увидимся.
Как я боюсь потерять тебя! Прошу не рисковать и не являться к нам, сами вырвемся, а ты подбирай нас с моря. Надеюсь, что ты будешь умницей. Поручи все Вите, ему легче к нам пробраться.
Твоя Н.»
* * *Новый начальник, присланный командованием СС на место таинственно исчезнувшего и так трагически закончившего свое существование Штейнгардта, был дородный швабский барон полковник фон Шаллер. Он составил вполне обоснованное донесение, убеждавшее начальство в том, что опасность в его районе ликвидирована. Перечень сожженных деревень, цифры повешенных крымчан, вырубленных вдоль дороги полос леса, взорванных и до основания срытых землянок сделали документ достаточно убедительным. Но сам-то полковник не был спокоен, как не были спокойны и солдаты, принимавшие участие в облаве.
Больше недели они месили грязь, дрогли ночами под открытым небом, вешали людей, которые не имели прямого отношения к партизанам, жгли заросли кустарников и дома, потеряли немало людей убитыми – и все же операция провалилась. Те, кого они искали, словно растаяли в лесу. Когда была смята последняя, дольше всех сопротивлявшаяся группа партизан, то на месте нашли всего лишь семь трупов да в горах настигли спотыкающегося моряка, уносившего на руках раненую девушку. И эти двое покалечили не менее десятка человек.
Куда могли деться партизаны? Не десять же человек нападало на батальоны? Ведь не горсточка почти безоружных людей задерживала артиллерию и горных стрелков на нескольких направлениях? И не под землю же они ушли?
Полковник фон Шаллер сам объезжал весь район облавы. Он не хотел разделить судьбы своего ленивого предшественника. Он собственными глазами видел, что лес был оцеплен с трех сторон, четвертая сторона – сплошные обрывы над морем. Сквозь цепи, которые прочесывали горы и лес, нельзя было незамеченным проскочить даже в самые темные ночи.
Полковник фон Шаллер вызвал к себе обер-лейтенанта Ворбса. Тот, как всегда, был гладко выбрит, краснощек и бодр. Под низким лбом почтительно вытянувшегося исполина вопросительно округлились блекло-голубые и бездумные глаза. Они напоминали сияющие стекляшки. Полковник с ненавистью взглянул на приплюснутый, седловидный нос обер-лейтенанта, на его короткую, почти бычью шею и с нотками металла в голосе сказал: