Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Книга 1
– Вы правы, Ольга, – серьезно сказал Русинов. – Жизнь заставляет. Но и вы тоже… скажем, не очень открытая и простая.
– Я глупая как пробка! – возразила она. – А язык мой – враг…
– О чем это вы?
– Одевайтесь! – приказала Ольга и вышла из палатки. На столе он увидел заботливо приготовленный завтрак, причем не по-деревенски, как было у Петра Григорьевича, а все – сыр, масло и обжаренная колбаса с яйцами – в отдельных тарелках, с ножами и вилками.
– А дядя Коля? – спросил Русинов.
– Дядя Коля уже завтракает! – объяснила она. – Говорит, сегодня уснул часа на два.
– Поздравляю!.. У него отложение солей?
– Да, и сопутствующие…
– У Авеги тоже было отложение солей, – между прочим заметил он.
Ольга положила вилку и, глядя Русинову в глаза, неожиданно предложила:
– Давайте так, Александр Алексеевич: вы о нем не спрашивали, а я вам ничего не говорила.
– Почему? – изумился он.
– Долго объяснять… У отца были неприятности… И вообще, забудьте об этом человеке, – она еще не умела хитрить и скрывать своих чувств, хотя очень старалась. – Есть такое поверье: кто думает об Авеге, тот обязательно пострадает… Ну, тоже будут неприятности… Договорились?
Она действительно вчера проговорилась и теперь хотела исправить свою оплошность. Он расценил это по-своему – скорее всего, отцом ей было запрещено говорить об Авеге.
– По рукам! – Он подал ей ладонь. – Пусть это будет нашей тайной!
– Намек ясен! – улыбнулась она. – Только я вас совсем не знаю. Вы для меня – тьма…
– Ну уж – тьма! – нарочито возмутился он. – Можно сказать, пуд соли съели!
Ольга лукаво сощурилась – не зря ей такое имя дали!
– Вы что? Решили за мной поухаживать? Приехали весело провести отпуск, порыбачить, отдохнуть и покрутить роман с молодой докторшей? Как на курорте, правда? Полный комплект удовольствий!
– Вы меня насквозь видите, – признался Русинов. – И на три метра под землю… Хотел вас обмануть! Втереться в доверие, обольстить, пообещать золотые горы, а потом – исчезнуть.
– Папа вас из-под земли достанет!
– Только папа меня и удерживает, – вздохнул он и спохватился: – Оль, я вам не надоел еще со своими переводами?
– Вот это как раз мне интересно!
– Как «роман» переводится, знаете?
– С какого?
– Опять с русского!
– Конечно, не знаю!
Русинов тут же оседлал любимого конька:
– В древности это слово звучало «рамана». «Ра» – это солнце, «мана» – звать, манить, притягивать. Буквально получается – «манящая, как солнце»! Красиво, правда? Или «солнцем манящая»!
Когда Ольга ушла, Русинов выключил в машине все приборы, включенные ночью, и достал с верхнего багажника лом: «удочка» была тяжеловатая, но серьезная.
Он готов был, как тот шофер лесовоза, кричать в этот день – горы сверну!
А валуны на дне раскопа лежали мертво, и гравий, спрессованный и заизвесткованный тысячелетиями – по «подошве» морены стекали осадковые воды, – напоминал бетон. Лом звенел и дребезжал в руках, излечивая невралгию. Часа за три он с трудом расшевелил верхние камни и скатил их в реку. Под ними оказались валуны еще тяжелее, но ниже их лом уже не встречал преград и не скрежетал, тупо и беззвучно ударяясь о твердую землю. Щели между валунами медленно заполнялись мутной водой…
Русинов выкорчевал из вязкого, серого суглинка плоский камень, отвалил его в сторону и сделал лопатой русло для водооттока: берега реки были сухими, ключи питали ее, струясь под мореной. Второй валун взялся легче, и когда дно раскопа освободилось, он убрал верхний слой перемешанной с гравием земли и еще глубже прорыл канаву. Морена кончилась. Это слово переводилось точно и просто – мертвая земля…
Но и та, доледниковая земля, на которой жили арии и по которой бродили мамонты, тоже казалась мертвой. Закрытая от света и солнца, она ослепла; под тяжестью камня, под чужой солоноватой плотью разрушалась ее плодоносная благодать; и теперь она была серая, невзрачная и безжизненная, как пустыня. Земля обратилась в прах, и то, что накапливала в себе многими тысячелетиями, тоже превратилось в вязкий, белесый суглинок. Присутствие на ней любой формы жизни – растений, животных, человека, всякий их след – перегной, кость, разбитый сосуд – все смешалось, растворилось, ушло в небытие.
Все-таки он решил продолжать раскопки, двигаясь вдоль берегового откоса на восток, где моренные отложения достигали всего двух метров. Он зачистил восточную стенку обнажения – доледниковая поверхность земли была почти ровной и не имела уклона в сторону реки: по-видимому, ее современное русло образовалось во время таяния ледника. Поэтому, кроме раскопок, следовало тщательно обследовать речку вниз по течению – камни со следами человеческих рук могли быть разнесены на многие десятки километров. Русинов начал вскрывать намеченный участок и вдруг услышал над головой голос пчеловода:
– Да, рыбак-рыбачок, тебе и бульдозера не надо! – Он сидел на валуне, торчащем из берегового склона. Эта его привычка подходить неслышно и говорить неожиданно громко заставила вздрогнуть Русинова, погруженного в свои размышления.
– Молодец! – без всякой иронии, откровенно похвалил Петр Григорьевич. – Это же надо – столько земли переворочал!
Русинов воткнул лопату и выбрался из раскопа. Пчеловод неторопливо спустился к нему, на ходу осматривая пробитую в берегу щель и качая головой.
– Какая ярость должна в человеке гореть, чтоб землю так рыть! – восхитился он и вдруг мгновенно забыл о яме. – Пошли! Я что пришел-то! Пошли скорей!
– На обед, так еще рано… – начал было Русинов, но Петр Григорьевич возбужденно потянул за рукав:
– Какой обед? Идем, что-то покажу! Увидишь – про обед забудешь!
Его глаз с расширенным черным зрачком ликовал.
Русинов и не подозревал, что на пасеке, пока он ковырялся в раскопе, гостей увеличилось втрое. Возле избы лежала куча огромных рюкзаков с притороченными к ним палатками и спальными мешками, а отдельно, в чехлах, треноги и какие-то приборы. Шесть человек с лопатами в руках что-то копали метрах в ста от пасеки, наверное расчищали площадку для лагеря. После прошлой ночи, когда в этом глухом углу они остались вдвоем с Ольгой – дядю Колю можно было не считать, – он ощутил свободу и какой-то радостный, выжидательный покой. Теперь даже появление шести человек показалось Русинову многолюдьем, московской толчеей. И сразу куда-то пропало очарование тишины, пустынного места; незнакомые, чужие люди отнимали у него то равновесие души, что установилось уже за эти несколько дней на пасеке. Судя по вещам, приехали какие-нибудь альпинисты или геологи, а это значит, по вечерам, когда начинают петь ночные птицы, будешь слушать ор, гам, гитарный дребезг. По крайней мере, с неделю, пока не устанут либо не затоскуют и не научатся слушать тишину.
