Юрий Яровой - Высщей категории трудности
Тишина. Все звуки глушит снегопад. Даже треск костра не доносится в палатку. После ухода двух групп к вершине «950» лагерь сразу опустел.
Я вышел из палатки. Откуда — то из глубины леса доносились неясные звуки пил и топоров. Там валили лес, готовили новую вертолетную площадку. Снег падал все так же ровно, мягко и беззвучно. Снег навевал сон, снег подавлял своим безграничным равнодушием. Сразу вдруг заныла обмороженная щека и навалилась усталость.
Я вернулся в палатку, стряхнул толстый слой снега с одежды и сел у печки. Угнетающе действует вот такая бездеятельность: слоняешься, чего — то ждешь, и начинает тебя разъедать тоска.
В лагере остались я и Новиков. Он сидел в палатке у входа, где посветлее, разложив перед собой документы и тетради, найденные в палатке сосновцев. Когда я ему сказал, что к вершине «950» ушел не только Черданцев, но и Воронов, Новиков сделал сожалеющий жест.
Новиков ждал вертолета. В ответ на его сообщение, что следствие он закончил, штаб тотчас сообщил, что он должен вылететь первым же вертолетом. С этим вертолетом должен вылететь и я,
— Вы внимательно читали последние записи Васениной? — вдруг поднял голову Новиков.
— Как будто, — ответил я не очень уверенно. Читать — то я читал, но половину не разобрал — так мелко и так небрежно была исписана последняя страница.
— Как вы думаете, где она могла написать вот это?
Я подошел поближе и наклонился: «Десять раз скажу «должна» и выйду…»
— А вот еще одно место, — сказал прокурор, подчеркивая ногтем: «В том углу, где спит Глеб…». — Выходит, что эти строки написаны не днем четвертого февраля, а ночью, — усмехнулся он. — В ночь с пятого на шестое…
Я должен отдать дань мужеству Новикова. После того, как им же самим было совершенно неопровержимо установлено, почему туристы покинули палатку, он ни разу не вспоминал о своей «аморальной» версии — ни там, в горах, ни потом, в Кожаре, и сделал все возможное, чтобы предать ее забвению. И тем не менее, «аморальная версия» чуть было не сыграла решающей роли во всей этой истории. Но об этом я узнал уже позже, когда встретился с Сашей Южиным в Кожаре.
23
Саша спал в том самом номере и на той самой кровати, где до отлета в горы жил я сам. Администратор сказал: «Занимайте свое место», — и я его растормошил. Он испуганно подскочил, извинился, и тут я догадался, кто был передо мной. Я тоже извинился. А потом мы разговорились.
— Вы знаете, в старом поселке геологов я сорвался в шурф, повредил ногу и вынужден был вернуться домой, — рассказывал Саша, запинаясь и заикаясь. — До станции меня довез дед. Я не помню, откуда он взялся, как его звали. Помню только, что на нем была заячья шапка. Дед был веселый и на прощание похихикал: «Южин, а ногу сломал на севере».
Целую неделю я сидел дома и злился на себя. Я понимал, что упустил очень интересный поход. Рауп на туристских картах был неисследованным, абсолютно «белым» пятном, о нем ходило много самых невероятных слухов, и было очевидно, что ребята первыми в истории туризма прокладывают тропу к этому Раупу.
К походу мы готовились долго, тщательно изучали литературу, какую удалось обнаружить по этому району, получили задания от геологов…
10 февраля я, как и спортклуб, ждал от ребят телеграммы. Телеграммы не было, но я беспокоиться не стал, так как Глеб, расставаясь, сказал, что контрольный срок переносится на два дня. Вот, понимаете, как бывает.
Саша улыбнулся виновато.
— Продолжайте, я вас слушаю.
— Сейчас я и сам диву даюсь, сколько мы натворили ошибок. Не сдали копию маршрутной книжки, я не сообщил о возвращении… Да вы уже обо всем этом знаете.
О том, что я свалился в шурф, в спортклубе узнали только 13 февраля, когда я, наконец, доковылял до телефонной будки и передал просьбу Глеба о переносе контрольного срока. Я попал на председателя турсекции Гену Воробьева. Он обругал меня и через полчаса был у меня дома. От него я узнал, что на ноги поднята масса людей, на поиски брошена авиация… Понимаете, я рассмеялся: «Глеба ищете?»
В тот же день Гена со спасательным отрядом вылетел в Кожар.
За наших ребят я был совершенно спокоен. В худшем случае Глебу за самовольное перенесение контрольного срока влепят выговор. С часу на час я ждал телеграммы: «Поход окончен, живы, здоровы, турпривет!». Саша опять виновато улыбнулся:
— Вы ложитесь, отдыхайте, я найду себе другую кровать…
Да. А телеграммы не было и на другой день. После обеда я перетянул потуже ногу бинтом и поехал в спортклуб. Там все нервничали, сразу сказали мне, что о нашей группе знают уже в обкоме партии и в Федерации туризма, в Москве. Вот в спортклубе, знаете, я впервые почувствовал себя… нехорошо. Мне пожимали руку, сочувствовали, даже удивлялись, а мне казалось, что за моей спиной говорят: «Это тот самый, единственный…» И тут только я всерьез встревожился за ребят. Заметался, что делать. В конце концов помчался домой собирать рюкзак. Я еще не знал, что буду делать, но одно знал, совершенно твердо; я должен быть в Кожаре.
А утром за мной приехали на машине. Вошел незнакомый человек, поздоровался со мной. «Как ваша нога, товарищ Южин? Вы можете выехать в Кожар?» Вот от него — то по пути к аэродрому я и узнал, что Глеб… В общем, что нет больше Глеба.
Сопровождающий сказал: «Нашли палатку, почти все. вещи и труп командира отряда».
Вот так я все и узнал.
— Вы прилетели в Кожар самолетом?
— Да. В самолете я чувствовал себя плохо… Вы видели Глеба? Там, в горах? А я в морг не пошел… Не смог…
— Ну, вы прилетели…
— В Кожар мы прилетели часа через три. Нас, вернее, меня, потому что самолет был грузовой, встречали двое. Спросили: «Товарищ Южин? Как перенесли перелет? В состоянии ответить на несколько вопросов?»
— Об избушке спрашивали?
— Да, тут же на аэродроме: «Знали ли в группе об охотничьей избушке в верховьях Соронги?» Я сказал, что знали и что она была у нас отмечена на карте.
Мне предложили вспомнить, кто мог рассказать об избушке… «Это очень важно». Я и сам понимал, что это важно… Но я ничего не мог вспомнить. Я только мог назвать людей, с которыми мы встретились в походе. Что мы узнали об избушке в Бинсае, я помнил точно.
Список получился небольшой. Учительница из Бинсая, местный житель, родственник его Степан Кямов, который рассказал нам легенду о Тумпа — Соляхе, лесоруб, дед в заячьей шапке — вот, кажется, и все, кого я вспомнил. Они просмотрели список и сказали, что со всеми этими людьми уже разговаривали, кроме лесоруба, которого не застали дома. Я рассказал им, как он выглядит.
С аэродрома меня повезли в горком партии. И там тоже здоровались и удивлялись: «Вы и есть тот самый7» Там было много народу: два мастера спорта, кажется, из Москвы, два или три эксперта из областной прокуратуры и еще кто — то.
