Хэммонд Иннес - Исчезнувший фрегат
Взглянув на меня, он кивнул:
— Там я вас сменю.
Положив карту на полку перед собой, он откинулся назад.
— А теперь, черт побери, поехали!
Я медленно потянулся, чтобы закрыть свою дверь. Выбора у меня не оставалось. Наверное, я мог бы позвонить в британское консульство в Лиме, но я был слишком утомлен, и физически, и душевно, особенно душевно, чтобы преодолевать все неизбежные сложности. Мы уже должны были доехать до перевала и направиться к гасиенде «Лусинда», а были только в Трухильо, и туман стал таким густым, как никогда раньше.
Я еще раз бросил взгляд на отель, думая об удовольствии улечься в нормальную постель, о мягкой кровати. Затем я завел двигатель и поехал назад, туда, где видел указатель на Панамериканское шоссе.
Полагаю, мы попали в тот метеорологический ад, который называется инверсией[88]. Нас донимала высокая влажность и температура, затормаживая ум и выжимая пот изо всех пор. Я не увидел руин обнесенного стенами огромного древнего города Чан-Чан, лишь туман и дождь, проблески света фар встречного транспорта и беспрерывное мелькание «дворников» перед глазами. Я испытывал необычное чувство, будто путешествую назад во времени, прокладывая себе путь в мир инков и народа Чиму, в мир великих империй, построивших дороги, землебитные храмы и крепости на побережье, а в Андах из тесанных камней, соединенных «ласточкиным хвостом», чтобы противостоять землетрясениям.
В конце концов дождь прекратился. Плантации сахарного тростника простирались на многие мили, перемежающиеся милями пустынных равнин, и все это сквозь туманную дымку казалось каким-то нереальным. В устьях впадающих в Тихий океан рек оазисами среди прибрежных песков зеленели рисовые поля. На несколько минут солнце проглянуло справа от меня сквозь туман — красный шар, едва приподнявшийся над горами. Затем туман, еще плотнее, чем прежде, снова его скрыл.
Уорд зашевелился и заспанным голосом спросил меня, который час. Сейчас он не играл никаких ролей, не жонглировал акцентами. Он еще не вполне пришел в сознание, чтобы изображать кого-то, кроме себя самого. Взглянув на часы, я обнаружил, что забыл их перевести, и сказал ему время, которое показывал цифровой дисплей внизу приборной доски. Было 8:07. Тогда, более для того, чтобы услышать собственный голос, чем оттого, что был в этом уверен, я сказал:
— Мы, наверное, будем в Кахамарке часов в десять-одиннадцать.
Уорд фыркнул.
— Это если нам повезет. Все зависит от того, какие погодные условия будут, когда мы начнем подниматься к перевалу.
Достав сигарету, он закурил.
— Курить хотите?
Он, похоже, уже забыл, что я собирался уйти от него пятьдесят километров или около того назад.
Я покачал головой. Туман был теперь густой, как морской, влажность столь высока, что пот капал у меня со лба, когда я наклонялся вперед. Я напрягал зрение, вглядываясь в молочную пелену. Я снова включил стеклоочистители, и теперь пришлось ехать на скорости меньше тридцати километров в час. Никто из нас больше не заговаривал, Уорд курил в молчании и, докурив сигарету, похоже, снова уснул. Под мерный шум двигателя я время от времени отводил взгляд от туманной дороги, чтобы украдкой взглянуть ему в лицо. Сейчас я знал о нем не больше, чем в первую нашу встречу, если не считать того, что он мне рассказал во время полета из Мехико. Но каким бы необычным ни было то, что я от него услышал, это обрисовывало его характер лишь в общих чертах. Его подлинного содержания, того, что им двигало, я по-прежнему совсем не знал.
Трудно объяснить состояние моего сознания тогда. Страх, настоящий страх, такой, какой я испытал в жизни только один раз. И это случилось, как ни странно, не во время кругосветной регаты, а на моей собственной маленькой яхте, в знакомых водах недалеко от Блейкни. Я шел за группой тюленей в яркий солнечный день и, раздевшись до пояса, фотографировал. Приемника для морской УКВ-связи у меня тогда не было, только обычный транзистор, и я был так увлечен, что пропустил прогноз погоды.
Неожиданно подул сильный ветер с востока, и меня окутала холодная мгла, как это бывает в Северном море. В это время я был напротив Клэя, поэтому спустил парус и направился домой. Мне не было видно церкви ни в Келлинге, ни в Солтхаусе, вообще ничего, указывающего, где берег, и я в конце концов оказался над подводной грядой, что носит название Блэйкни Оверфоллз, с ветром против отлива и почти нулевой видимостью.
То был единственный раз в жизни, когда я испугался по-настоящему. Как и большинство из моего поколения, я не знал на собственном опыте, что такое война, меня не преследовал страх, как старшее поколение. Я имею в виду, в частности, моего двоюродного деда Джорджа и его рассказы об обгоревших людях, которых вытаскивали из воды, о внезапных взрывах, от которых очередное тихоходное транспортное судно шло ко дну. О том, как никто не останавливался для поисков оставшихся в живых, об ужасе перед подводными лодками, один за одним уничтожавшими корабли, пока не остался лишь тот, на котором находился дед.
Он служил артиллеристом на трех разных торговых судах, сначала в атлантических конвоях, затем в рейсах в Мурманск. Дважды его торпедировали, но каждый раз его в конце концов вытаскивали из воды. Потом арктический конвой PQ-17, когда эсминцы были отозваны и транспортам было приказано рассеяться…
Теперь его уже нет в живых, но я никогда не забуду его описания того, что он пережил, когда из Норвегии на них налетели германские бомбардировщики, уничтожая один за одним рассеявшиеся транспорты, свист падающих бомб и холод, постоянный холод. Холод и страх. «Он калечит еще до того, как в тебя попадут». И все это он нам неторопливо рассказывал своим лишенным эмоций норфолкским голосом.
Возможно, у меня чрезмерно разыгралось воображение, но погода, Гомес, предстоящий перевал, все в моем сознании исказилось и разрослось до гигантских размеров. Особенно Гомес. Ángel de Muerte. К тому времени, когда мы миновали Сан-Педро-де-Льок и подъехали к повороту на Кахамарку за Сан-Хосе, этот человек в моей голове уже принял облик какого-то монстра. Я не поверил в то объяснение его прозвища, которое привел Родригес. Не назовут человека «ангелом смерти» только за то, что он приказал своим подчиненным сражаться до последнего. Для этого должна быть иная, более кровавая причина.
Когда я свернул направо и поехал на восток к Андам, Уорд все еще спал. В белом тумане зеленели рисовые поля, кактусы, иногда встречались деревья, все несло на себе печать потусторонней призрачности, что вполне соответствовало моему настроению и усугубляло мой возрастающий страх перед тем, что меня ожидало впереди, за горами, которые мне не были видны. Иногда солнце почти пробивалось сквозь туман, и я ехал и все ждал, когда наконец увижу горную цепь, а мой ум беспрестанно искал хоть какое-нибудь объяснение загадочного поведения Айрис Сандерби. Наверное, именно тогда я попытался осмыслить ее запутанную родственную связь с Гомесом, но разобраться в ней для меня было сложно. Он был сыном женщины, которая была певицей в ночном клубе и недолго состояла в браке с Хуаном Гомесом, и это все, что мой утомленный ум был в состоянии уяснить. Это и то, что он был и ее отцом тоже. Он владел большим универсальным магазином, который сгорел, а потом он повесился.
