Станислав Гагарин - Возвращение в Итаку
…Есть мне не хотелось, но я заставил себя проглотить и суп, и кашу, и хлеб, а потом запил водой, которую мне принес надзиратель вместо чая. Вода была тепловатой, пахла хлоркой, имела металлический привкус. Не та вода, одним словом…
У меня пока не было ни книг, ни бумаги, ничего такого, что могло бы убить время, и я принялся вспоминать, что делал в этот день в прошлом году, в позапрошлом и так далее.
А в это время Станислав Решевский, мой лучший друг, бегал по городу и уговаривал маститых капитанов поставить свою подпись на письме прокурору республики с просьбой назначить новое рассмотрение дела. Он обращался даже к тем, кто был в составе комиссии, написавшей заключение для следствия и суда.
Решевский искренне хотел мне помочь, и не его вина, что письмо это не имело последствий. Стас мне про случай этот вообще не писал, а сообщила обо всем Галка.
И все-таки, получив в колонии это письмо, я задумался над тем, почему Женька Федоров, явно недолюбливавший меня, да он и не пытался скрывать своей неприязни, сам пришел к Стасу, чтоб подписать прошение прокурору, а Рябов, ходивший в моих друзьях, от подписи уклонился…
Припомнился мне случай с Рябовым. Тогда, в Атлантике, внедряли в практику промысла кошельковый лов сельди. Он давно уже привился на Дальнем Востоке, да и норвежцы промышляли таким способом, а у нас пока дело не шло. Саша Рябов больше других капитанов носился с этой идеей, выступал в газете и на совещаниях, ссылался на свой опыт: он плавал в Охотском море штурманом на сейнерах. Начальство Сашу заметило, полетел Рябов в Находку стажироваться у приморских капитанов. А когда вернулся, отправили его на экспериментальный лов. Ловили мы в одном квадрате, только я – по старинке, а Рябов – кошельком. Сделали ему поворотную площадку на корме для невода, снабдили всем необходимым, и стал он гоняться за косяками.
Но дело не клеилось. Каждый день на радиосовете капитанов мы слышали его голос, сообщавший: «колёса», «колёса».
Однажды, когда мы оказались рядом, я крикнул Рябову в мегафон, что собираюсь к нему в гости. Море было штилевое, мы подошли к рябовскому траулеру лагом, я перескочил на борт, приказав старпому лечь в дрейф неподалеку.
– Ну что, Сашок? – спросил я Рябова, когда мы уселись у него в каюте. – Не ловится?
– Будь она проклята, эта селедка, – сказал Рябов. – Понимаешь, на Востоке самолично по пятьсот-семьсот центнеров брал за один замет, а здесь… Только выйдешь на замет, бросишь кошелек, выберешь стяжной трос, а косяка в неводе – тю-тю… И ведь был: и сам вижу, и прибор пишет, а нету. Прямо наваждение! Уже и команда косится, и начальник экспедиции ворчит…
– Так у тебя ж эксперимент?
– Ну и что?! Ну получит команда сто процентов оклада плюс морские… А нам рыба нужна, рыба!
И тут пришла мне в голову мысль, уж лучше б она не приходила… Теперь-то я, кажется, понял, почему Рябов не поддержал меня после суда.
– Дай, – сказал я Рябову, – дай мне попробовать…
Когда-то в Охотском море известный капитан Арманского рыбокомбината Кулашко показал мне, как окружают кошельковым неводом жирующую сельдь. И секрет-то весь, как выяснилось позже, заключался в том, что сельдь сельди рознь, у атлантической повадки иные, нежели у тихоокеанской.
Я еще не понимал, в чем у Рябова просчет, но попробовать сделать замет невода мне, конечно, хотелось.
– Дай попробовать, – сказал я Рябову.
Рябов махнул рукой.
– Пробуй, – сказал он, – тебе-то все равно делать нечего, рыбой завалился, а плавбаза не подошла…
Не знаю, как это случилось, может, Рябов шепнул, только команда решила, что я эксперт по кошельковому лову и прибыл к ним на поддержку.
Это и обеспечило мне неожиданный успех. Решив, что появился наконец мастер и теперь они будут с рыбой, а значит, и с деньгами, люди Рябова работали как черти.
Мы вышли на косяк, я стоял на мостике, Рябов не вмешивался и наблюдал, думая, видимо, что это хорошо, если провалюсь, будет видно, что в Атлантике действительно не та сельдь, чтоб таким дуриком, как кошелек, ее брать…
Делая замет, я по наитию задал сумасшедший темп и когда подобрал кошелек, в неводе было центнеров двести рыбы…
Да, Рябов был прав в одном: атлантическая селедка другая. Но Рябов не знал, что она быстрее уходит на глубину, что ее можно брать кошельковым неводом, только очень быстро окружая косяк и одновременно стягивая нижнюю подбору невода. Я начал было Саше все это объяснять, но увидел, что он и так все понял без меня, я пожелал ему удачи и отправился к себе.
О единственном своем замете я никому не рассказывал, а Саша Рябов стал ловить как бог, на весь бассейн прогремел… Других капитанов к нему на выучку посылали, а потом вообще сделали начальником группы траулеров, оборудованных кошельками. О том случае никогда мы с ним не говорили, встречались и расставались как друзья… И вот Саша от подписи отказался… А Женька сам ее навязал… Чудно…
Снова заскрипел запор, «волчок» на этот раз оставили в покое, и в камеру вошел Юрий Федорович Мирончук. Надзиратель лишь заглянул в камеру и отступил назад, прикрыв дверь.
– Здравствуй, Волков, – сказал секретарь парткома, – насилу добился разрешения поговорить с тобой здесь, наедине.
Я молча пожал ему руку и предложил сесть на койку, так как стулья в камере не полагались.
– Ты ведь знаешь, – заговорил Мирончук, усаживаясь поудобнее и доставая сигареты, – я только вернулся с промысла, три месяца болтался в море, переходил с судна на судно… Курить здесь можно?
– Можно.
– Тогда задымим, под курево и разговор веселее идет. Ты вот, значит, что, Волков, давай без предисловий. Расскажи все, как было, понимаешь, как на духу, ведь я твой крестный, вроде как отец, и времени у нас хватит, на два-три часа прокурор разрешил…
– А что говорить? – сказал я. – Все в деле есть, показания мои, а свидетелей нет… Виноват – и все.
– Подожди, не лезь в пузырь. Дело мне разрешили посмотреть, не в нем суть. Ты во мне не следователя должен видеть, а товарища, коммуниста.
– Меня уже исключили, так что…
– Ну и что? Ты ведь знаешь, что человек не может оставаться в партии, если его обвинят в уголовном преступлении. И потом, все происходило без меня. Может быть, случись этот разговор до суда… А если по судебному делу смотреть, то и я б за исключение руку поднял, только, наверно, сначала б у тебя все сам повыспросил, но вот, понимаешь, вернулся поздно. Поэтому не становись в позу, а выкладывай, что произошло с тобой и судном в море, да с подробностями, ничего не упуская.
Если честно, я тогда и не подумал, что Мирончук мне поможет, хотя и знал, что он всегда заботится обо мне. Может быть, потому и не приходила в голову мысль обратиться к нему, что еще с первых дней учебы в мореходке я ощущал его поддержку, мог поделиться с ним сомнениями и бедами. Собственно говоря, и в училище я попал не без его совета.
