Михаэль Цвик - Бесстрашные
– Но я не убийца! – вскричал Швиль, прижимая руку к сердцу. – Поверьте мне по крайней мере перед смертью, что я не убивал графа Риволли! Я не могу умереть, если мне никто не поверит. Я не убивал!
– Невозможно, – покачал Ронделль головой, – если бы вы были невиновны, вам не надо было бы умирать здесь.
Глубоко обиженный Швиль вернулся к своей работе. Что ему еще оставалось? Он хотел жить и не скрывал этого. Верил ли он, что эта работа освободит его? Он сам не знал, находясь в состоянии, когда логика уступает свое место отчаянию и принуждает каждое живое существо до последнего дыхания бороться со смертью. Пионтковский и Ронделль спокойно сидели, курили и не делали ничего для своего спасения.
Швиль думал об этом во время своей работы, но не мог найти объяснения. Вдруг Пионтковский сказал, как будто угадав его мысли:
– Швиль, я обдумал положение и больше не работаю.
– Но почему же нет, черт возьми?
– Потому что для меня и Ронделля это не имеет никакого смысла.
– Что значит смысл? Разве живут только те люди, у которых есть смысл в жизни? Разве червяк знает что-нибудь о смысле? А ласточка, а паук, а муха?
– О, это все свободные существа. Но подумали ли мы о том, что не сможем пользоваться той свободой, которой стремимся достичь, потому что без защиты Марлен нас арестует первый попавшийся полицейский, и нам все равно останется одна дорога – к виселице. Только здесь, Швиль, как это парадоксально ни звучит – только здесь мы можем умереть свободными – свободными людьми.
– Пионтковский прав, – согласился Ронделль. – Мы не можем и не должны выйти отсюда.
– Бог ты мой, да вернитесь опять к Марлен, когда вы освободитесь!
Оба рассмеялись, как по уговору.
– Вы наивны, Швиль. Марлен будет первой, которая выдаст нас полиции, чтобы только избавиться от нас. Нет, с нами покончено. Баста. Если правда то, что вы невиновны, то работайте спокойно дальше: может быть, вам и удастся вернуть себе свободу. Желаем успеха! – иронически заметил Пионтковский и, презрительно взглянув на лопаты, отошел.
Ронделль последовал за ним.
– Тогда я буду работать один, – крикнул им вслед Швиль.
Из соседнего помещения раздался смех.
Швиль, оставшись один, подумал несколько минут и энергично всунул лопату в песок. Вскоре он услышал, как оба остальных весело пели какую-то песню о любви и поцелуях, о весне и розах. Песня звучала очень странно. Граммофон наигрывал тоже какую-то веселую песенку с припевом: «О, целуй меня, целуй, пока еще есть время». Время от времени Швиль слышал звон стаканов. Пустые бутылки швырялись об стену, и это доставляло обоим большое удовольствие. Так прошло около двух часов, после чего наступила мертвенная тишина. Швиль продолжал работать и думал. Он думал о свободе и об Элли, забыв совершенно окружающее и действительность. Наконец охваченный подозрением, он вошел в соседнее помещение. Он не мог объяснить, почему вздохнул свободнее, когда нашел обоих «бесстрашных» в живых. Может быть его мучил страх остаться одному, умереть в одиночестве?
Что связывало его с этими людьми? Ничего, абсолютно ничего.
Алкоголь произвел свое действие, и теперь оба лежали в неестественных позах среди осколков стекла и пробок. На плече Ронделля была глубокая царапина – он порезался стеклом – и из нее капала кровь. Швиль собрался было перевязать рану, но передумал: для чего? Не все ли равно, отойдет ли он в другой мир с большим или меньшим количеством крови? Стал бы этот человек что-нибудь делать, если что-нибудь случилось с ним, Швилем? Нет, наверное, нет. Были ли эти оба вообще людьми? Может быть, только в теории?
Подкрепившись стаканом вина, Швиль снова принялся за работу. Его плечи и бедра болели от напряженной работы, но он не обращал на это внимания и продолжал работать дальше.
Проходил час за часом. Швиль все еще рыл песок. Он скорее походил на призрак, чем на человека: пот, беспрерывно катившийся вниз по его телу, смешался с пылью и образовал толстую корку на коже. Минутами он готов был бросить работу, но, подгоняемый невидимой силой, продолжал рыть дальше. Вскоре, однако, силы окончательно оставили его, и разочарованный и отчаявшийся, он бросил лопату перед собой, в сторону выхода. Внезапно раздался звон. Брошенная лопата упала на что-то.
При ближайшем рассмотрении Швиль обнаружил металлическую дверь. Значит, они не только были засыпаны, но и заперты. Марлен, как всегда, подумала обо всем.
Эта женщина прекрасно знала людей, и если у нее самой не было нервов, то она понимала, что у других они есть и они не смогут долго выдержать в гробнице фараонов. Чтобы воспрепятствовать бегству отчаявшихся, она велела закрыть гробницу железной дверью.
– Так, – подумал Швиль, – теперь я могу, по крайней мере, со спокойной совестью пустить себе пулю в лоб. После этого открытия я не могу упрекать себя, что не предпринял ничего, чтобы спасти себе жизнь. Прощай, Элли. Я стремился к тебе изо всех сил, пока у меня не покрылись кровью руки и ноги, и все тело не превратилось в сплошную рану. Но теперь все кончено – прощай!
Весь коридор был так засыпан, что Швиль только ползком смог пробраться в соседнюю комнату. Ронделль и Пионтковский еще спали. Швиль с завистью посмотрел на них: Пионтковский блаженно улыбался во сне. Может быть, в его мозгу проносились приятные мысли, и он, понятно, не мог подозревать, что вскоре со всеми его мечтами будет покончено.
Швиль потряс то одного, то другого за плечи. Он не хотел провести в одиночестве последний час своей жизни. Он должен был слышать голоса, чувствовать человеческое дыхание. «Да! Ронделль был прав, надо было покончить раньше – теперь все было бы уже позади – какая глупость! Я трус и больше ничего», – упрекнул он себя. Он потряс своих товарищей снова, и Ронделль открыл наконец глаза.
– Кто вы? – испуганно вскричал он.
– Я – Швиль. Вы все еще спите!
– Швиль? Боже, да как вы выглядите? Я вас не узнал!
– Ха, разве не все равно, как мы теперь выглядим? Пионтковский поднял голову и посмотрел на археолога.
– На самом деле это вы, Швиль?
– Ну да, милый, кто же еще? Или вы ожидаете гостей сверху? – Швиль сам рассмеялся своей злой шутке, но этот смех был смешан со слезами и болью.
– Братья, – проговорил он, – моя работа была напрасной. Многоуважаемая Марлен велела запереть нас железной дверью, на которой лежит в десять раз больше песку, чем я успел откопать за это время. Ронделль, я признаю, что вы были правы.
– Ну, вот видите, Швиль, – удовлетворенно кивнул головой англичанин и поднялся с матраца.
– Итак, мы покончим? – спросил Пионтковский, поднимаясь тоже.
– Да. Что же нам остается? – решительно спросил Швиль. – Разделенное страдание – половина страдания.
