Александр Барченко - Из мрака
Оформилось желание подойти ближе к веранде.
И когда, инстинктивно желая распахнуть закрытую калитку, сделал усилие, усилие это не встретило препятствия, и было на минуту ощущение, будто по инерции перевернулся через голову в воздухе.
И в то же мгновение почувствовал себя у окна.
И осталось в памяти знакомое лицо, лицо пожилого человека с седой, по-американски подстриженной бородкой, в золотом пенсне.
Лицо, искажённое ужасом или изумлением. И также в памяти осталось впечатление звука разбитого стекла или фарфора…
И тотчас снова окружила темнота, захватило вихревое движение.
Но прежде чем очнуться в своей каменной келье, ещё раз увидел извне скорченное собственное тело. С непередаваемым ощущением необходимости войти в это тело потерял сознание. Пришёл в себя на полу, весь облитый клейким холодным потом, дрожащий мелкой дрожью, с горячечным прерывистым пульсом, с ощущением странной пустоты под сердцем.
Почувствовал, что именно в этом месте, «под ложечкой», сильно давит твёрдая кожаная подушка. С трудом приподнялся, принял «падма-азана», долго не мог отдышаться. Силился и не мог удержать отчётливо в памяти пережитые ощущения. Словно кто-то невидимый прикрывал постепенно непроницаемым пологом одну за другой подробности странного кошмара.
Начал повторять произвольно.
Скашивал глаза под углом на невидимой точке над переносьем.
Сначала укалывал эту точку своим гранитным пером-осколком. Потом привык и через несколько минут терял представление об окружающем.
Сначала окунался в темноту, полную невидимых, но ощущаемых образов, как во время первого кошмара.
Потом постепенно определялись образы, странные уродливые. Сознание отказывалось понимать их, усваивать. Странные, просветлявшиеся изнутри, очертания, в которых контуры переходили незаметно одни в другие, так что нельзя было уловить, где очертание кончается и чем началось.
И однажды уколола сознание странная догадка: не такими ли представлялись бы в жизни предметы, если бы можно было видеть их сразу со всех сторон, и насквозь и снаружи?
И за этой догадкой память привела забытое, потускневшее воспоминание о диких, бесформенных на первый взгляд, картинах — комбинациях геометрических фигур, что ему, Дорну, пришлось как-то видеть на выставке в большом далёком городе…
Постепенно темнота просветлялась.
В конце концов испытывал то незрительное ощущение яркого света, которое бывает во сне, в глубокую ночь, когда действия сна, картины представляют день.
В этой стадии начал ощущать присутствие вблизи других существ. Быть может, не существ, а таких же, как его, уединённых от тел сознаний.
Пока ещё не видел, только догадывался… Потом тонкие тени стали проноситься перед сознанием. Так же без контуров, не призраки, не то, что в жизни зовут привидением. Просто бывало ощущение, будто позади на источник света набежала туча, как набегает на солнце облако в жаркий летний день, и по золотому, волнующемуся, дышащему морю колосьев пробегает неуловимое, трепещущее, живое…
И когда в первый раз ощутил близость её, близость той, чей образ отказывалась вернуть ему память, упорно вызывавшая страшную картину удавленной, вспыхнуло такое острое, мучительное желание увидеть её всю, убедиться, что это действительно она, так напряглось уединённое от тела сознание, что сразу потухло. И снова, обессиленный, дрожащий, страдающий мучительной одышкой, увидел себя в каменном мешке с тускло мерцающей серой слизью на гранитных стенах.
Упорно стал повторять опыты.
И новая форма страдания родилась в измученном теле.
Надолго не мог удержать в памяти призрачных переживаний кошмара. И не мог отдать себе ясно отчёта, уплотняется с каждым разом искомый образ, или сам он лишь убеждает, гипнотизирует себя.
Иногда казалось, что минуту назад уединённое от тела сознание было особенно близко к ней, видело её всю отчётливо, слышало даже беззвучный, но знакомый голос, тот мысленный голос, каким говорят действующие лица в каждом красочном сне.
Но лишь только напрягалась память, чтобы оформить окончательно ту или иную подробность, удержать в сознании, выделить и запечатлеть, чтобы потом самостоятельно воспроизвести целый образ, чья-то рука гасила одну за другой только что ярко горевшие черты, страшная боль грызла затылок, рождалась под гребнем черепа и мысль, страшная, мучительная догадка придавливала сознание. Кошмар?..
Простой кошмар, богатый разнообразными формами, созданный больными нервами, неестественным положением тела, постоянными приливами крови к изнурённым плохим питанием сосудам мозга, кошмар, им же самим созданный. И нет контроля, нет никого, кто убедил бы в противном, кто подтвердил бы реальность призрачного мира, подлинность призрачных образов, подлинность её образа.
И не будет…
И в такие минуты, и всё чаще теперь прежнее безумие отчаяния овладевало телом, швыряло о камень, исторгало из горла сипящие, тотчас съедаемые гранитом вопли.
Присоединилось новое.
Вместо прежнего тупого, скорее враждебного, безразличия к жизни вспыхнул чисто животный страх за жизнь.
Вернее, не за жизнь, а за тело…
В самом деле, разве «жёлтым колпакам», замуровавшим его в каменный мешок, не могло попросту надоесть возиться с ним, Дорном, всё равно обречённым никогда не увидеть света?
Разве не могли они незаметно впустить в проклятую форточку яд вместе с рисом? Открыть через сток или вытяжную трубу доступ ядовитому газу? Наконец, просто закупорить наглухо отверстие труб, чтобы он задохнулся? В последнее время ему что-то особенно трудно дышать. А потом эти боли… Эти страшные, грызущие боли затылка, что медленно ползают, будто останавливаются и вгрызаются внутрь, под черепом, по мозговой оболочке, всползают по мозгу наверх и пульсируют у лобного шва.
Несколько раз он ловил у себя ощущение асфиксии, отравления окисью углерода, каким-нибудь наркотическим ядом. Усиливалась одышка, ломался, протягивался в нить, давал чудовищные скачки пульс, конечности отказывались соразмерять движения.
Жило даже подозрение, что в каменную келью могли пустить змею.
И долгое время, скорчившись в комок на своей подушке, цепко охватив руками подогнутые колени, выпученными глазами упорно следил за чёрным отверстием стока, не покажутся ли оттуда крошечные мерцающие глазки пресмыкающегося.
Усилием воли удалось парализовать ложные представления. Все ли?
В последнее время выползло новое подозрение: не оседает ли потолок?
В самом деле, в толще гранитного массива высечен целый ряд таких келий. Выдержат ли их своды чудовищную тяжесть горы?
