Андрей Салов - Семь смертей Лешего
После ее смерти и похорон, отец начал пить, хотя раньше, в отличии от многих сельчан не был пристрастен к зелью. Бутылки со спиртным улетали одна за другой. Лешкин отец был мужчина крупный, как и дед, и требовалось изрядное количество спиртного, чтобы уложить отца на землю, где он мог бездумно проспать до самого утра.
Затем он работал как заведенный, в напряженном рабочем ритме забывая обо всем на свете. Но вновь наступал вечер, и снова думы одолевали отца. И вновь в ход шел дедовский самогон, принося желанное забвение до следующего утра.
Но однажды самогона оказалось слишком мало для того, чтобы свалить отца с ног. Обхватив руками голову, уперевшись локтями в стол, он уставился мутным взглядом в стену. В голове тяжелым жерновом ворочалась одна-единственная, изводящая его последнее время, мысль, кто виноват в смерти милой Любушки? И чем дольше сидел за столом, тем отчетливее вырисовывался в голове образ врага, пирующего сейчас в кругу себе подобных тварей, жрущих сало и хлещущих самогон. Этим уродам и жить то незачем, само их существование является грубейшей ошибкой создателя, устранить которую он просто обязан.
Эта мысль, скользнувшая в голову сразу вслед сформировавшемуся образу врага, подняла с места и отправила в путь.
Встреченные отцом по дороге сельчане с ужасом отскакивали в сторону, едва завидев его. Безумные, налитые кровью глаза, всклокоченные волосы, стиснутые зубы и здоровенный кол в руках, могли напугать любого. Боязливо миновав его, люди смотрели вослед, догадываясь куда он может направляться и предполагая, что за этим может случиться. В их душах боролись двойственные чувства. С одной стороны надо бы остановить его, не дать наломать дров, исковеркать жизнь из-за какой-то пьяни. Но попробуй остановить такого, когда глаза горят, а взгляд устремлен в одну точку и в этой точке сконцентрировался образ смертельного врага. Такой человек пришибет незаметно, словно муху, ставшего на его пути, даже не удостоив взглядом того, кто посмел заступить дорогу.
Никто не останавливал его еще и по иной причине, чисто шкурной. Лешкин отец, подстать деду, одному из первых сельских силачей, был также могуч телом, к тому же вооружен увесистым колом, совладать с ним доктору Мельниченко, вместе с приспешниками, будет не просто, если вообще возможно. Не смотря на то, что мужики они не хилые, против Лешкиного отца, были мелковаты. Впору было заключать пари, кто выйдет победителем из предстоящей схватки. Но людям было недосуг делать ставки, хотя каждый с интересом ждал, результатов драмы, должной вот-вот произойти.
Лешка видел, как уходил отец. Он знал, этот великан, что так любил качать его на руках, подбрасывая высоко-высоко, к самому солнцу, обязательно победит. И если бы он принимал участие в ставках, то поставил бы на отца все свои нехитрые богатства.
Пинком распахнув дверь докторской избы, отец грозовой тучей шагнул внутрь, сжимая в руках увесистый кол. Собравшаяся там теплая компания, ошалело, открыв рты и выпучив глаза, остолбенело, уставилась на вошедшего. Первыми пришли в себя санитары, резво, не смотря на обилие порожних бутылок с разбавленным спиртом, вскочившие из-за стола. В качестве оружия они прихватили массивные граненые бутылки, при удачном ударе которыми по голове, можно легко отправить человека на тот свет. Как по команде, взмахнули порожними бутылями, целясь в голову опасного посетителя. Но мгновением раньше засвистел, бешено вращаясь в воздухе отцовский кол, обрушиваясь на головы и плечи противников.
И закрутилась безумная, скоротечная схватка. Всего пару минут длилась она, но итогом ее были распростертые на полу, хрипящие, захлебывающиеся собственной кровью тела Свидера и Шалоумова, деревенских санитаров, бесславно завершивших медицинскую карьеру. Рядом с ними, на залитом кровью полу валялись так и не нашедшие цель граненые бутыли, и средь них обломки здоровенного кола, сломавшегося в пылу сражения об чью-то голову.
Доктор Мельниченко все это время просидел сиднем на стуле, не сделав попытки встать и помочь, верным приспешникам. То ли он настолько привык верить, что они самостоятельно справятся с любым непрошеным визитером, что не посчитал нужным вмешиваться, то ли он был настолько испуган и потрясен разыгравшейся на его глазах трагедией, что не мог пошевелиться.
Не шелохнулся он и тогда, когда рассудок кричал ему, - спасайся! Он продолжал все также сидеть за столом, ошалело, глядя в одну точку, и во взоре не было ничего кроме ужаса, парализовавшего волю. В его глазах отражался человек, пощады от которого ждать не приходилось. В самый последний момент Мельниченко попытался встать, оторвать от лавки задницу с обмоченными штанами, чувствуя, как что-то забурчало в животе, просясь наружу. Но ужас, сковавший все его существо, оказался сильнее предпринятых усилий, и тело грузно осело на лавку, смачно хлюпнув при этом.
А затем стол, единственная преграда между ним и смертью, пришедшей за ним в образе разъяренного сельского мужика, отлетел в сторону, и он оказался один на один с человеком, в глазах которого прочел смертный приговор. И он открыл рот, и закричал, вложив в крик весь ужас и отчаянье заполонившие его. Это был предсмертный крик зверя, в горло которого впился зубами, кровожадный хищник. Он визжал громко и пронзительно, вложив в этот крик всю душу, словно он мог его спасти. Он чувствовал, как вместе с отчаянным криком из его пятой точки вырывается неудержимый поток. Жидкий, липкий и неописуемо вонючий, остановить который он не мог, извергавшийся из задницы также стремительно, как и вопль из глотки.
Словно в замедленном кино, фельдшер Мельниченко видел, как приподнялась с пола для замаха здоровенная, обутая в кирзовые сапоги сорок восьмого размера, нога, как, описав в воздухе полукруг с бешеной скоростью устремилась к нему, прямо в рожу, в продолжающий истошно вопить, рот. А затем был удар, сбивший его с лавки, отбросивший в дальний угол избы. И все расстояние полета, подобно верстовым столбам было отмечено выбитыми зубами, щедро устлавшими пол. Редкий их представитель сумел уцелеть после столь плотного приложения тяжеленного сапога.
Ударившись головой о косяк, Мельниченко отключился, что было для него величайшим благом, ибо трусливое сердечко могло и не выдержать всего этого. Храбрый только в присутствии верных подручных, что корчились и хрипели на полу в лужах крови, на деле он был ничтожным и трусливым существом. Он не был таким здоровяком, как санитары, был длинным, как жердь, тощим, с писклявым голосом и вороватыми, трусливо - озирающимися, все время бегающими по сторонам, глазенками. Против Лешкиного отца, Мельниченко был никто, тля, слизняк, прикончить которого он мог одним ударом кулака. И этот самый удар, был рядом, сосем близко, в паре шагов от валяющегося без чувств, эскулапа.
