Валерий Алексеев - Искатель. 1986. Выпуск №5
Сорок минут…
Словно пружина подбросила нас! В соседней комнате стукнула крышка рояля.
Мы прилипли к щели в дверях. Незнакомец, ссутулившись, стоял перед открытым роялем. Вот его пальцы неуверенно пробежали по клавишам. Он наклонил голову, прислушиваясь к голосу инструмента, потом решительно пододвинул стул и сел.
Я в восторге двинул Джека кулаком в бок. Тот улыбнулся и подмигнул мне.
Из гостиной раздались первые аккорды.
Боже, что это была за игра! Я никогда не подозревал, что мой древний «Вильгельм Менцель» способен на такое волшебство. Клянусь, я не слыхал подобного исполнения ни разу в жизни. Это был водопад звуков, могучая Ниагара, которая обрушилась на меня, оглушила, закружила, помчала куда-то, заставив потерять всякое представление о времени и пространстве. Гордые, величавые звуки реяли над миром, заставляя плакать от внезапного ощущения бесконечного счастья, трепетать от нежности, замирать от гордости, благоговеть перед величием Вселенной, раскрывающей тебе свои нежные объятия…
— Ничего не понимаю, — пробормотал Джек, когда звуки внезапно оборвались, — ведь это же Бетховен!
— Ну и что же? Бетховен, Григ или Шуберт — все равно это гениально! И гений — ты!
— Но я перезаписывал только Сонату до бемоль минор Моцарта! Больше ничего… Он не мог играть Бетховена! Здесь какая-то чудовищная ошибка!
Джек замолчал, потому что незнакомец открыл дверь. Мы впились в него взглядами, ожидая всего: удивления, восторга, слез, взрыва благодарности… Но он был абсолютно спокоен.
— Если не ошибаюсь, час уже прошел. Я могу быть свободным?
— А… что вы играли? — промямлил Маллер. Мне показалось, что его сейчас хватит удар.
— Это моя любимая вещь, — сказал незнакомец. — Прошу прощения за то, что позволил себе скоротать время за роялем. У вас весьма неплохой инструмент.
И тут меня осенило, почему его лицо все время казалось мне знакомым.
— Вы Джон Гринберг? — выпалил я. — Лауреат Международных конкурсов пианистов?!
— Да, это я, — улыбнулся наш гость.
Позднее Джон Гринберг признался нам:
«Когда я исполняю Сонату до бемоль минор Моцарта, мне все время что-то мешает. Как будто во мне поселился другой пианист, весьма посредственный, и он управляет моими руками. Интересно, с какого идиота переписывал Маллер свою мнемограмму?!»
Чарлз ВИЛЬЯМС
СЛАБЫЕ ЖЕНСКИЕ РУКИ[1]
Через полминуты она вернулась и закрыла за собой дверь, на которой висела табличка:
«Г. Свенсон. Директор».
— Держу пари, он жаждет со мной увидеться!
Секретарша молча кивнула головой и села на место. Потом сказала:
— Мистер Свенсон сейчас освободится. Подождите, пожалуйста, пару минут!
Одна из девиц что-то прошептала своей соседке, и обе посмотрели на меня очень гневно. Я наклонился к прекрасной брюнетке.
— Как импресарио ваш Свенсон явно не на высоте! — сказал ей убежденно. — Иначе вы бы не сидели тут секретаршей в приемной! Вы достойны лучшей участи!
Девушка не без ехидства ответила:
— А вы неоригинальны, мистер Престон! На этой неделе вы седьмой, кто мне это говорит!
Тут дверь кабинета Свенсона открылась, вышла девица. Она быстро закрыла за собой дверь и озарила секретаршу сияющей улыбкой, которая остальным присутствующим, включая меня, не предназначалась. Девица казалась в восторге от своей беседы с великим администратором.
— Так я иду? — спросил у секретарши.
— Да, — ответила брюнетка.
И вот настал мой черед предстать пред светлые очи мистера Свенсона. Он восседал за огромным письменным столом орехового дерева, сверкающая поверхность которого ясно свидетельствовала, что никакими делами на нем не занимались.
— Ну и ну! — сказал Свенсон. — Частный сыщик! Присаживайтесь, прошу вас!
— Роскошные апартаменты! — заметил я, усаживаясь на стул.
— Это для меня не новость! Не знаю цели вашего визита, но вынужден просить немедленно перейти к делу, ибо мне еще надо принять много народу.
— Да, видел. У меня к вам только одна просьба. Мне хотелось бы вновь увидеться с Хуанитой. Можете это устроить?
Свенсон слегка нахмурился, потом улыбнулся.
— Боюсь, вы рассчитываете на мою память больше, нежели она того заслуживает, Престон. В моей картотеке зарегистрировано более четырехсот девиц. Из них я помню не более половины. Хуанита, говорите?
Он повернулся к обитой кожей стойке для досье и выдвинул один из ящиков.
— Будет затруднительно ее найти, если только вы не знаете фамилии.
— Моралес. Хуанита Моралес.
Свенсон полистал досье, останавливаясь время от времени то на одном, то на другом имени, но в конце концов покачал головой.
— Сожалею, Престон! Такой у меня не значится. Где она работает?
— Она не работает. Скажем, в данный момент отдыхает.
— В таком случае, — сказал Свенсон, вздымая вверх руки, — боюсь, что вы обратились не по адресу!
— Меня к вам Хартли послал. Он сказал, вы можете мне дать о ней сведения.
Свенсон снова слегка нахмурил брови, дабы продемонстрировать свое недоумение.
— Хартли? А кто это?
— Мирон С. Хартли из туристического агентства Монктон-сити. Вы его отлично знаете, — сказал я уверенно.
— А, этот тип? Да, кажется я его где-то встречал!
— Я тоже так думаю. Видел вас вместе вчера вечером.
Свенсон сощурился, затем откинулся в кресле и кончиками пальцев погладил лакированную поверхность письменного стола.
— Что вы хотите этим сказать, Престон?
Тон его изменился. Ранее это был перегруженный делами импресарио, излучающий готовность проявить себя максимально полезным. Теперь передо мной оказался настоящий Свенсон, каким он бы а на самом деле.
— Я же вам уже сказал. Меня интересует Хуанита Моралес. Я объяснил Хартли, что хотел бы с ней снова встретиться, а он посоветовал обратиться к вам.
Свенсон нервно стал постукивать пальцами по столу.
— Он совсем с ума сошел! Никогда ничего не слышал об этой девушке!
— Да не может того быть!
Я закурил сигарету и стал пускать кольца дыма. Свенсон молча смотрел на меня.
— Видите ли, Свенсон, не сердитесь слишком на Хартли. Есть люди, которые созданы для дел такого рода. Люди вроде вас или меня. А Хартли для такого дела не годится. Когда я с ним заговорил о Хуаните, он меня послал подальше. Тогда я его немножечко поколотил, и Хартли сломался. Но он очень старался, Свенсон! Могу это подтвердить.
