Леонид Платов - Архипелаг Исчезающих Островов
Была замечена странность в их поведении. Время от времени они уходили с Алеутских островов куда-то на север, а затем возвращались с большим количеством молодняка. Напрашивалась догадка: не нашли ли котики необитаемый остров или острова, где спокойно, без помехи, выводят детенышей?
В конце XVIII века штурман Прибылов отправился на поиски котиков и действительно к северу от Алеутов нашел целый архипелаг.
Ляховские острова помогли открыть олени.
Якутский зверопромышленник Ляхов, находясь в тундре на берегу океана, вдруг увидел диковинное зрелище. Прямо с моря надвигалось на него огромное стадо диких оленей. Ляхов едва успел посторониться.
Откуда двигались олени?
Ляхов отличался решительным характером. Он направил своих упряжных собак к морю. Следы оленьих копыт были явственно видны на льду. Идя по следам, в семидесяти километрах от материка Ляхов наткнулся на острова.
Наконец, открытие Сибири было тесно связано с соболями.
Проворный пушистый зверек, мелькая, как пламя, между стволами сосен, уводил отважных казаков от одной сибирской реки до другой, все дальше и дальше на восток.
Местные жители не знали цены соболям. Мехом его, к удивлению русских, подбивали лыжи, чтобы те лучше скользили по снегу, а за один медный котелок променивали столько золотистых шкурок, сколько могло в него уместиться. Недаром, пряча завистливый блеск в глазах, иностранные купцы называли Сибирь “царством соболей”.
Выходит, у песца, сфотографированного Андреем на пловучих льдах, и у птиц, замеченных Тынты Куркиным во время весенних и осенних перелетов, была длиннейшая вереница предшественников…
Наши радисты только покряхтывали. Благодаря Союшкину обмен радиограммами между Большой землей и мысом Челюскин за эту зиму значительно оживился.
Кроме того, в редкие просветы между деловыми и частными сообщениями то и дело вклинивался Неуспевако.
Это была тоже загадка Арктики, но юмористическая.
В адрес мыса одна за другой летели телеграммы, требовательные, просительные, угрожающие. Неуспевако вызывали в суд, Неуспевако с нетерпением ждали в каких-то комиссиях, Неуспевако понуждали выполнить и то и это. Но зимовщики мыса Челюскин при всем желании ничем не могли помочь. Неуспевако никогда не значился в списках зимовщиков.
Кем был загадочный Неуспевако? Почему его имя связывали с полярной станцией?
Вечерами в кают-компании возникали на этот счет самые фантастические предположения. Соседи-радисты с островов “Комсомольской правды”, с Домашнего, с Оловянного, с Уединения и даже с Хатанги сочувственно запрашивали: “Ну как? Куда опять вашего Неуспевако вызывают?”
Полярная эпопея Неуспевако кончилась внезапно, на исходе зимы.
– Конечно, Челюскинская, – сказал наш начальник, вставая из-за обеденного стола и обводя всех просветленным взглядом. – Ну ясно: станция Челюскинская! И как это нам раньше не пришло в голову?..
Хохот тотчас покрыл его слова. Телеграфистки путали подмосковный поселок Челюскинскую, что по Северной железной дороге, с мысом Челюскин, лежащим на рубеже двух арктических морей.
Загадка разъяснилась. Радиограмму начальнику московского телеграфа придумывали сообща, вкладывая в нее весь наличный запас иронии и сарказма…
Да, нелегко приходилось радистам полярной станции мыса Челюскин!
Заметьте, что, помимо спорщика Союшкина и неуловимого Неуспевако, существовали на свете еще и влюбленные.
Один из зимовщиков женился незадолго перед отъездом в Арктику. Еще с дороги он принялся изливать свои чувства по телеграфу, но нерегулярно, от станции к станции. Зато, прибыв на место назначения, стал посылать не менее одной нежной радиограммы в день.
Возможно, именно это дало толчок чувствам, дремавшим в душе Андрея. По-видимому, друг мой любил Лизу давно, но не отдавал себе в этом отчета. Подействовал ли пример женатого зимовщика (кое-кто называл его даже “счастливцем”), имела ли значение разлука (многое становится яснее на расстояние), не знаю. Так или иначе, как-то вечером, когда я, вытянувшись на узкой койке, читал перед сном “Справочник по температурным колебаниям моря Лаптевых”, ко мне подошел Андрей и осторожно положил на одеяло четвертушку бумаги.
– Вот, понимаешь, накорябал тут кое-что, – сказал он, смущенно покашливая. – Как-то раз не спалось, понимаешь…
Это были стихи. Андрей писал стихи!
Я почти с ужасом, снизу вверх, посмотрел на него. Он отвернулся:
– Читай, читай…
Стихи были плохие, на этот счет не могло быть двух мнений. Рифмовались “розы” и “грезы”, “любовь”, “кровь” и даже “северное сияние” и “стенания”.
Я бы не поверил в то, что это написано Андреем, деловитым, суховатым, собранным, если бы не знал его почерка. Бросалось в глаза несоответствие текста с почерком. Он был очень экономный, прямой и мелкий, без всяких завитушек. Было ясно само собой, что человек слишком занят, чтобы заниматься какими-то завитушками. И вдруг пожалуйте; “стенания”, “сияние”!
“Что делает поэзия с человеком!” – подумал я.
Но дело было не в поэзии.
– Ну как? – спросил новоявленный стихотворец сдавленным голосом.
Он, видимо, жаждал еще и похвал!
Я сделал вид, что не нахожу слов.
– А ты прочти еще раз, – попросил Андрей.
Для очистки совести я прочел еще раз, стараясь выискать хоть что-нибудь сносное.
Эге-ге! Что это? У вдохновительницы моего друга (имя не упоминалось) были рыжие кудри! Рыжие, как что? Ах, да! Как опавшая осенняя листва!
Я пристально посмотрел на стихотворца.
– Андрей! – строго сказал я.
– Ну, что еще?
– Она, стало быть, рыжая?
Андрей побагровел и, пряча глаза, попытался выдернуть у меня из рук стихотворение. Я отстранил его:
– И ты молчал? Очень хорошо! Столько времени скрывал от лучшего друга!.. Ай да Андрей! Красиво это? Я узнаю случайно из какого-то стихотворения, плохого к тому же… Узнаю последним!
– Почему же последним? – пробормотал Андрей, отворачиваясь. – Наоборот, ты узнаешь первым.
– А Лиза?
– Ну что ты! Она не знает ничего…
К моим обязанностям на полярной станции, таким образом, прибавилась еще одна: я стал тайным советником по любовно-поэтическим делам!
Признаюсь, меня огорчал и возмущал скудный набор эпитетов, которыми располагал мой друг.
– Вот ты пишешь – карие. Темно-карие, светло-карие… Слабо это! Бедно!.. У нее ореховые глаза! – втолковывал я Андрею. – Неужели ты так слеп, что до сих пор не заметил этого?
