Евгений Кривенко - Там, где была тишина
Став против стола, спросила, вызывающе щурясь:
— Снова хлещете? Спать пора!
— Маленьким девочкам спать пора, — уставился на нее своим единственным глазом Дубинка. — А, у нас пополнение! — вскричал он, увидя Нину: — Поздравляю! От имени грабарей и землекопов. Хотите выпить?
Он протянул Нине водку. Девушка только пожала плечами.
— Отказываетесь? Напрасно. Все пьют, миледи. Все без исключения. Виноват, за исключением телеграфного столба. И то последний не пьет только потому, что стаканчики на нем, обратите внимание, перевернуты вверх дном.
Собутыльники Дубинки громко рассмеялись.
— И ты, Ченцов, — повернулась Маруся к бригадиру, жевавшему сухую лепешку. — Ребенка, жену бы пожалел!
Ченцов уныло заморгал воспаленными глазами.
— Пригласили откушать, как же отказаться?
— Все равно труба! — громко проговорил Дубинка. — Скоро всех разгонят.
Многие спавшие подняли голову, прислушиваясь к разговору.
— Амба! — продолжал Дубинка. — Дорогу за-кон-сер-ви-ру-ют. Понятно, леди и джентльмены? Государство не имеет средств. Нет монеты на такую, простите, чепуху. Придется свертывать манатки. А сами не уйдем, басмачи попросят. Вот так-с! Поэтому и пьем с горя. За ваше здоровье!
Он одним глотком проглотил содержимое стакана и тот час же задымил цигаркой.
— Захожу в пивную, —
вдруг запел он высоким надтреснутым голосом, не выпуская из губ папиросы и сунув руки в карманы брюк, —
Сажусь я за стол,
Сбрасываю кепку,
Бросаю под стол.
Спрашиваю милку:
— Что ты будешь пить?
А она говорить:
— Голова болить!
Тряхнул спадающими на лоб темными космами волос, кому-то подмигнул.
Я те не пытаю,
Што тебе болить,
А я тебе спрашую,
Что ты будешь пить?
Или крем де-розе,
Или крем-брюле.
Дверь резко распахнулась. Дубинка, прервав песню, оглянулся. Глаз его вдруг принял осмысленное, настороженное выражение. Он вынул изо рта цигарку, поплевал на нее и медленно растер между пальцами.
К столу подошел Солдатенков, высокий широкоплечий, в расстегнутой на груди рубахе, с дерзкими серыми глазами и светлой падающей на лоб русой челкой.
— Была, кажется, договоренность, — сквозь зубы негромко проговорил он, — в бараке не пить и не курить.
— Все курят, — ответил Дубинка, осторожно отодвигая стакан. — А где же пить прикажете? В Метрополе? Или, может быть, в Мулен-Руж?
— Здесь пить вообще нельзя. Здесь погранзона.
— Ангел какой нашелся! — нервно рассмеялся Дубинка. — Пьет только кипяченое молоко и ест мармелады. Тоже мне начальство — бригадир. Много вас командиров развелось, все командовать горазды. Раз, два, раз, два! Чтобы все в ногу!
Дубинка злобно выругался.
Солдатенков подошел к нему вплотную.
— Где водку взял?
Нина глянула на его суровое, красивое лицо и незаметно локтем толкнула Марусю: «он»? Маруся вдруг порозовела, так же незаметно взмахнула ресницами, ответила: «Он, Сережа!»
— Пойдем отсюда, — шепотом произнесла она. — Сейчас ругаться начнут.
Подружки снова вышли из барака. А в небе уже висела чудная, прозрачно-розовая луна, обливая всю вселенную мягким прозрачным розовым светом. Этот свет лег на громады далеких гор, и на близкие предгорья, и на верхушки высокой арчи, превратив ее в серебряно-розовые факелы.
Подружки шли по узкой улочке, образованной двумя рядами глиняных дувалов. Вокруг стояла глубокая тишина.
— А как же ты сюда попала? — вдруг спросила Маруся. — Тоже, небось, она виновата?
— Кто? — удивилась Нина.
— Да любовь проклятая! И откуда только она берется? И что такое любовь?
— Не знаю, — чуть слышно ответила Нина. — Я еще никого не любила… По-настоящему.
— Бедная, — обняла ее Маруся.
Плечи Нины задрожали.
— Какая уж там любовь. Все на один лад. Скорей бы в постель повалить.
— Что ты! — вскрикнула Маруся. — Что ты говоришь! — И немного помолчав, спросила: — Кто же это тебя так обидел?
Нина не успела ответить. Из ближайших ворот неслышно выбежала тоненькая стройная девушка и подбежала к ним. Она была босиком, в красном платье. На груди ее посверкивали и позванивали серебряные украшения. Повернув к ним бледное, озаренное луной лицо, на котором особенно ярко выделялись пунцовые губы, она шепотом торопливо спросила:
— Вы на дороге работаете, да?
— Да, — ответила Маруся, удивленно приглядываясь к незнакомке. — А ты что хотела?
— Начальника нужно видеть, — торопливо шептала девушка. — Только быстро. Муж искать будет. Бить будет. Крепко бить будет.
Она вся дрожала, и волнение ее передалось подругам.
— Тебе какого же начальника, прораба Макарова? — допытывалась Маруся. — Высокий такой, чернявый!
— Нет, нет, — отрицательно качала та головой. — Не чернявый. Русый он. Бригадир самый главный. Я в конторе была. Муж меня бил. А он его ударил. Бить не позволял.
— Сережка! — вскрикнула Маруся, похолодев. — Так вот ты куда!
— Кажется, Сережка, — не замечая ее волнения, продолжала шептать та. — Нужно его видеть.
— Зачем? — глухо спросила Маруся. — Может, передать что?
— Передать, передать, — обрадованно закивала девушка. — Плохое про него замышляют. Скажешь, Дурсун говорила. Я сама слышала.
— Что слышала, говори! Ну, говори же! — Маруся схватила Дурсун за плечи и трясла ее, как деревцо. — Что знаешь, говори быстро, ну?
Дурсун хотела что-то сказать, но в это время внезапно появился Дурдыев.
— Куда опять ушла? — крикнул он. — Как собака бегаешь!
Девушка выскользнула из сжимавших ее рук Маруси и торопливо побежала к воротам. И тотчас же глухую тишину прорезал пронзительный крик боли и отчаяния.
— Бьет, гадина, — прошептала Маруся. — И нету на него управы!
— Уйдем отсюда, — заторопилась Нина. Ей стало страшно.
Они пошли обратно, прижимаясь друг к другу и стараясь идти тенистой стороной улочки. Маруся вскрикнула.
— Скорей, скорей, ой, чует мое сердце. Скорей к бараку!
Взявшись за руки, они побежали в призрачном, розоватом лунном свете.
…А в бараке происходило вот что.
— Где водку взял? — сурово допытывался Солдатенков. — А ну-ка покажи свой чемодан!
Дубинка только ухмыльнулся.
— Ты что, ГПУ? Может, обыск делать будешь?
— Он, он! — закричала вдруг Ченцова, прижимая к себе плачущего ребенка. — Это он людей спаивает. И где деньги берет? Намедни целый чемодан привез.
