Алексей Очкин - Искатель. 1966. Выпуск №1
Мы сделали это 6 августа в семь двадцать утра, под безоблачным, залитым солнцем, знойным небом. В склоне холма, у самой вершины был выкопан глубокий окоп, из которого Маартенс с помощью маленького переносного пульта и кабелей, тянувшихся к зданию, управлял процессами, происходящими в лаборатории. Ганимальди занимался кинокамерой, а я стоял рядом с ним и, высунув голову над бруствером, сквозь бронестекло разглядывал в установленную на треноге стереотрубу темный квадрат вытаращившегося окна, ожидая того, что должно было произойти там, внутри.
— Минус двадцать один… минус двадцать… минус девятнадцать… — повторял монотонным голосом сидящий за моей спиной над путаницей кабелей и переключателей Маартенс.
Поле зрения стереотрубы заливала абсолютная чернота, в центре которой дрожала и лениво изгибалась ртутная жилка разогревающейся плазмы. Я не видел ни залитых солнцем холмов, ни травы, усыпанной белыми и желтыми цветами, ни августовского неба над куполом здания: стекла были тщательно зачернены. Когда плазменная жилка начала распухать в середине, я испугался, что она разорвет трубу раньше, чем Маартенс скачком усилит напряженность поля. Я уже открыл рот, чтобы крикнуть, но в этот самый момент Маартенс произнес:
— Нуль!
Нет, земля не всколыхнулась, мы не услышали грохота, только тьма, в которую я всматривался, непроглядная черная ночь посерела. Отверстие в стене лаборатории затянул оранжевый туман, оно превратилось в квадратное солнце, в самом центре что-то ослепительно сверкнуло, потом все поглотил огненный вихрь; отверстие в стене увеличилось, выстрелило ветвистыми линиями трещин, плюющихся дымом и огнем, и с протяжным громом, залившим всю округу, купол осел в падающие стены. Больше в стереотрубу ничего нельзя было разглядеть, я отвел глаза от окуляров и увидел бьющий в небо столб дыма. Ганимальди что-то кричал, быстро шевеля губами, но гром еще гремел, перекатывался над нами, и я ничего не слышал, словно уши мои были заткнуты ватой. Маартенс вскочил с колен и втиснулся между нами, чтобы взглянуть вниз, — до сих пор он был занят за пультом. Грохот стих. И тут мы закричали, кажется, все сразу.
Туча, отброшенная силой взрыва, поднималась уже высоко над развалинами, которые все медленнее рушились в облаке известковой пыли. Из клубов пыли вынырнуло ослепляющее продолговатое пламя, окруженное лучистым ореолом, — я бы сказал, второе солнце, но приплюснутое и удлиненное, похожее на червяка. С секунду червяк висел почти неподвижно над дымящимися руинами, сжимаясь и растягиваясь, потом спустился к земле. У меня в глазах уже плавали черные и красные круги, это пламя или это существо пылало, как солнце, но когда червяк опускался, я еще успел заметить, как, дымясь, мгновенно исчезает высокая трава на его пути, а он двигался к нам не то ползком, не то подпрыгивая, причем окружающий его ореол увеличивался, и он постепенно становился ядром огненного пузыря. Сквозь бронестекло рвался опаляющий жар, огненный червь исчез из глаз, но по дрожанию воздуха над склоном, по клубам пара и снопам трескучих искр, в которые превращались кусты, мы поняли, что он движется к вершине холма. Отталкивая друг друга во внезапном приступе паники, мы бросились бежать. Я мчался, чувствуя, как мои плечи, шею, спину обжигает невидимый огонь, казалось, он гнался за мной. Я не видел ни Маартенса, ни Ганимальди; я вслепую летел вперед, наконец, споткнулся о подвернувшийся бугорок и рухнул на дно какой-то ямы в еще мокрую от ночной росы траву. Задыхаясь, я изо всех сил жмурил веки и уткнулся лицом в траву, но, несмотря на это, передо мной вдруг вспыхнул яркий красноватый свет, как бывает, если солнце светит прямо в закрытые глаза. Но, честно говоря, я не совсем в этом уверен.
Тут в моей памяти появляется провал. Понятия не имею, долго ли я так провалялся. Я очнулся с таким ощущением, как будто просто спал. Я по-прежнему лежал, уткнувшись лицом в высокую траву. Когда я пошевелился, шею и плечи пронзила страшная боль; довольно долго я не осмеливался даже поднять голову. Наконец я заставил себя сделать это. Я находился на дне котловины, окруженной низкими буграми; вокруг мягко волновалась под ветром трава, на ней поблескивали последние капли росы, быстро испарявшиеся на солнце. Его тепло досаждало мне, я понял это, лишь осторожно коснувшись шеи и почувствовав под пальцами большие пузыри от ожогов. Тогда я встал и, оглядевшись, отыскал холм, на котором находился наш наблюдательный пункт. Довольно долго я не мог решиться, я боялся идти туда. Перед глазами у меня все еще стояли кошмарные судороги этого солнечного червя.
— Маартенс! — крикнул я. — Ганимальди!!!
Машинально я взглянул на часы: было пять минут девятого. Я приложил часы к уху — они шли. Взрыв произошел в семь двадцать, все остальное длилось, может быть, с полминуты; почти три четверти часа я лежал без сознания.
Я пошел вверх по склону. В каких-нибудь тридцати метрах от вершины холма я наткнулся на первые проплешины выгоревшей земли. Они были покрыты синеватым, уже почти остывшим пеплом, совсем как след разведенного кем-то костра, но это был очень странный двигающийся костер. От этого обгоревшего места тянулась волнистая полоса выжженной земли шириной метра в полтора, по обе стороны от нее трава обуглилась, а дальше только пожелтела и увяла. Эта полоса кончалась за следующим кольцом спаленной земли. Рядом лицом вниз, подтянув одно колено почти под самую грудь, лежал человек. Еще не притронувшись к нему, я знал, что он мертв. Казавшаяся целой одежда стала серебристо-серой; его шея была того же невероятного цвета, и, когда я наклонился над ним, он начал рассыпаться от моего дыхания.
Я отскочил, вскрикнув от ужаса, но передо мной была уже искореженная пепельно-черная фигура, лишь отдаленно напоминающая человеческое тело. Я не знал, Маартенс это или Ганимальди, и у меня не хватало смелости дотронуться до него, я догадывался, что у него уже нет лица. Я бросился большими скачками на вершину, но уже не звал друзей. Снова наткнулся на огненный след, извилистую обуглившуюся черную тропку, местами расширяющуюся до нескольких метров.
Я приготовился увидеть второй труп, но не нашел его. Спустился с вершины туда, где был наш окоп; от бронестекла осталась растекшаяся по склону тонкая пленка, похожая на застывшую лужицу. Все остальное — приборы, кинокамеры, пульт, оптика — перестало существовать, а сам окоп развалился, как будто сверху его придавило что-то очень тяжелое, и только кусочки расплавленного металла поблескивали среди камней. Я посмотрел в сторону лаборатории. Она выглядела словно после взрыва мощной авиабомбы. Между обломками стен плясали едва заметные на солнце языки догорающего пожара. Я почти не видел всего этого, стараясь припомнить, в какую сторону побежали мои товарищи, когда мы все вместе выскочили из окопа. Маартенс был слева от меня, значит это, вероятно, его тело я нашел, а Ганимальди?…
