Эмилио Сальгари - В дебрях Борнео
XVI. Без отдыха
Томительно медленно текло время после ухода посланных к Самбильонгу разведчиков; всех осажденных занимала мысль о том, удалось ли их товарищам пробраться сквозь ряды кишащих в окрестностях Кайдангана врагов. А что, если они наткнулись на какой-нибудь патруль? Или даяки видели, как они спускались со скал, отрезали им дорогу, напали на них врасплох, обезоружили раньше, чем они успели прибегнуть к оружию?
Янес, Тремаль-Наик, Каммамури, даже сам Сандакан, с тревогой поглядывали в ту сторону, куда удалились лазутчики.
Темнело. Откуда-то ветер принес свинцовые тучи, которые спускались все ниже и ниже, пока беловатым туманом не окуталась вся вершина Кайдангана. И вот в волнах этого тумана стало заметно какое-то движение у подошвы горы: словно тени, сгущаясь, ползли снизу вверх, словно лес тянулся к горной вершине тысячами своих кустарников.
Янес, швырнул в сторону окурок сигары, сказал Сандакану
— Ну, что ты думаешь делать?
— Ничего особенного! — ответил тот хладнокровно.
— Да, конечно! Но если я не ошибаюсь, мы будем иметь хорошенький приступ! Даяки, ей-Богу, и неутомимы, и неисправимы. Кажется, мы уже столько раз давали им жестокую взбучку, они понесли столько потерь, и, тем не менее, они лезут на приступ вновь и вновь!..
— К оружию! — скомандовал Сандакан вполголоса.
Воины заняли свои места и приготовились отбивать новую атаку.
Они ждали только сигнала, чтобы осыпать приближающегося врага градом пуль и картечи. Но Сандакан, словно выжидая чего-то, все не давал сигнал.
Ближе и ближе крались темные тени. Все гуще становились ряды даяков там, внизу, совсем близко к укрепленной позиции. А лагерь Сандакана, казалось, вымер. Ни звуком, ни шорохом не выдавали себя осажденные, и в этом загадочном молчании было что-то грозное.
Янесу, внимательно наблюдавшему с импровизированного бастиона за движениями осаждавших, было ясно видно, как по временам подползавшие к лагерю даяки, смущенные царившим там мертвым молчанием, словно растерявшись, приостанавливались, даже чуть подавались назад. Но нападающими руководила опытная рука: далеко-далеко внизу, там, куда не могла долететь ни картечь, ни пуля самого дальнобойного карабина, там, среди кустов, Янес различал фигуру, при виде которой взор его застилал кровавый туман. Это был Теотокрис.
— Чего ждет Сандакан? — недовольно бормотал Янес, глядя, как беспрепятственно даяки занимают все подступы к Кайдангану. — Мы могли бы уже отбить их. А то, чего доброго, придется драться врукопашную…
— А ты не любишь этого, друг? — засмеялся Каммамури, слышавший слова раджи Ассама.
— Нет, отчего же? — ответил тем же ворчливым тоном Янес. — Но, милый мой, когда приходится биться лицом к лицу, всегда приходится приносить что-нибудь в жертву.
— Нести большие потери, ты хочешь сказать! — удивился Тремаль-Наик, никогда еще не слышавший от португальца сентиментальных сожалений о павших в боях воинах.
— Кто говорит об убитых и раненых? Солдаты на то и солдаты, чтобы умирать в боях! — пожал плечами Янес. — И притом, ведь наши солдаты — не наемники, соблазненные жалованием, как англичане, и не насильно завербованные в войска рекруты, оторванные от своих семей и посланные на убой… Наши молодцы — добровольцы, для которых жизнь немыслима без битв, а битвы — без опасностей…
— Но о какой тогда жертве ты говоришь?
— Вот! — ответил Янес, вынимая изо рта новую сигару и показывая ею куда-то в сторону, так что Тремаль-Наику показалось, будто португалец указывает на кого-то из малайцев Сандакана, ассамцев или негрито.
— Не понимаю. Назови по имени! — сказал Тремаль-Наик.
— По имени? По фамилии — могу. Имени не помню. Гавана! Из славного рода душистых сигар. Вот та жертва, которую, боюсь, мне придется принести, если этот дикий Сандакан вздумает потешиться и допустит этих демонов-даяков близко к лагерю и дело дойдет до рукопашной схватки! Я только что раскурил ее, нашел, что она превосходна, а тут какой-нибудь отчаянный даяк еще ухитрится вышибить ее у меня изо рта ударом своего криса…
— Успокойся, дружище! — засмеялся подошедший Сандакан. — Попытаемся сохранить твою сигару. Я только жду, когда даяки будут вон у той скалы. Видишь?
— Вижу. Уже близко! — проворчал Янес, зорко наблюдая за все приближающимися к брустверу даяками.
— Огонь! Картечь! — крикнул громовым голосом Сандакан, взмахнув в воздухе своим тяжелым блестящим клинком.
В тот же миг брустверы покрылись дымом и озарились вспышками огня. Огненные снопы, вырвавшись из жерл заряженных картечью спингард, казалось, протянулись до самых рядов подступивших даяков.
— Залпами! Целься! Пли! — спокойно и уверенно командовал Сандакан, стоя во весь свой рост на парапете бруствера и глядя на результаты действия убийственного огня, буквально сметавшего с лица земли сотни даяков; благодаря их близости, ни один выстрел защитников укрепления не пропадал даром, ни одна пуля не миновала цели.
— Залпом! Пли! Залпом! Пли! — раздавались команды.
И опять грохотали кровожадные спингарды, и опять трещали ружейные выстрелы.
Трудно было бы непосредственному наблюдателю этого боя сказать, сколько времени он продолжается. Казалось, целые часы грохочут выстрелы, с неумолимой меткостью направляемые в толпы даяков. Казалось, целые часы царит смерть над идущими на приступ.
На самом же деле бой, благодаря принятой Сандаканом тактике, длился всего несколько минут и закончился полным разгромом противника.
Дело в том, что Сандакан выждал, когда масса врагов, подбираясь к укреплению, столпится на небольшом плато, имевшем лишь два выхода: вперед, к осажденным, и назад, к подножию Кайдангана. Оба эти выхода представляли собой тропинки, по которым одновременно могли пройти только два—три человека. Поэтому, когда град ружейных пуль и картечи обрушился на даяков, теснившихся на этом плато, нападавшие сразу оказались в отчаянном положении: всех, кто пытался перебежать вперед по узкой тропинке, расстреливала в упор, буквально рвала на части картечь из спингард. Когда же главная часть даяков в панике ринулась назад, то оказалось, что для толпы в несколько сотен человек физически не было возможности воспользоваться тропкой, пропускавшей не больше двух—трех человек одновременно. А люди напирали и напирали. Естественно, что у выхода образовалась свалка, одни падали, другие наваливались на них, загораживая дорогу. С бастионов было видно, как десятки крайних даяков, отчаянно цеплявшихся за товарищей, срывались с плато вниз, в зияющую пропасть и как их тела при падении оставляли кровавый след на острых, как клыки фантастического зверя, скалах.
