Иван Новожилов - Королевский гамбит
У Михаила затрепетало, забилось сердце. Немец и не подозревал, что именно о небе думал он сейчас. Небо, широкое, лазурное, ласкало яркими лучами летчика, копающего могилу, и звало, звало его в необъятные свои просторы.
Николай покосился в сторону автоматчиков.
— До трех, что ли? — спросил он громко.
— Давай! Все равно, — понял Михаил.
— Оставить разговоры!
Они поддели по лопате. Первая… вторая… третья… И вот лопаты, словно мечи, со свистом рассекли воздух и обрушились на головы конвоиров. Схватив автомат у повалившегося к его ногам немца, Николай щелкнул предохранителем.
— Забирай оружие! — крикнул он Токареву. Справа у околицы вдруг застучал пулемет.
Это был наш, русский “Максим”. Его басовитая скороговорка взбудоражила немцев. В селе поднялась суматоха. Воспользовавшись ею, друзья перемахнули прясло и устремились к лесу.
ПРИЕМЫ ОБЕРСТА ФОН ШТАУБЕРГА
— Матильда, вы должны узнать Сарычева поближе. Постарайтесь проникнуть в его замыслы, раскрыть его перед нами, как на ладони, — говорил оберст фон Штауберг белокурой немке с миловидным лицом. Она сидела в удобном полужестком кресле, закинув нога на ногу, вздернув выше колен узкую с разрезом на боку юбку.
Фон Штауберг ловил себя на том, что любуется ее обворожительными ножками. Матильда была красива. Слегка удлиненное лицо с бархатистой кожей, миндалевидные глаза с темными ресницами, рот с трепетными, чуть подкрашенными губами, — нравились даже ему, в подробностях знавшему биографию Матильды Фогель — хитрой и нахальной авантюристки. Душистая сигарета дымилась в тонких пальцах Матильды. Слушая оберста, женщина иногда кивала головой, и белокурые локоны, искусно уложенные парикмахером, каждый раз ниспадали на высокий лоб.
— Майор Сарычев прибыл в школу Крафта две недели назад, — говорил фон Штауберг. — Агентура за линией фронта уже проверила его. Здесь он ведет себя безупречно во всех отношениях. Эта информация только для вас, фрейлейн Фогель. И — тоже только для вас — по всей вероятности, мы используем его не как обычного диверсанта. Люди в таких чинах очень дороги абверу. О Сарычеве знает адмирал. Мы с вами должны сделать все, чтобы заполучить этого майора, как говорят в России, с потрохами. Вы будете находиться в Риге. Постарайтесь без промедлений познакомиться с ним ну, скажем… скажем, в каком-нибудь ресторане, либо кафе. Я попрошу Крафта отпустить его в город, а Левченко приведет его в кафе… “Рим”. Это его излюбленное место… Вы, я надеюсь, успешно справитесь с новой ролью, — оберст поднялся за столом.
Матильда продолжала дымить сигаретой.
— Есть какие-нибудь вопросы?
— Охота на этого русского потребует большего искусства, чем обольщение французского военного атташе. Оно, кстати, принесло славу не только мне, но и вам. — Матильда верила в свою счастливую звезду. Она была убеждена в силе женских чар, которым подвластны все мужчины. Разница, по ее мнению, заключалась лишь во времени: одни дольше противостоят женским чарам, другие поддаются им сразу. Обдумывая вопрос оберста, Матильда заботилась о том, чтобы в любом случае это обернулось для нее выгодой, принесло доход. — Не предстану же я перед этим русским нищей.
— Итак, Матильда… — резюмировал фон Штауберг. — Мы с вами обо всем договорились? А деньги? Я дал указание перечислить их на ваш счет в банке. Сарычева видели?
Фогель опять едва заметным кивком головы живописно разбросала локоны.
— У меня создалось впечатление, что русский майор — мужественный человек. Ужасные шрамы вовсе не безобразят его. До ранения он был видным мужчиной. Впрочем, он и сейчас превосходен. При взгляде на него я вспомнила бесстрашных тевтонских рыцарей. Те тоже носили свои шрамы молча и с достоинством…
— Прошу прощения, Матильда…
Фон Штауберг вежливо проводил гостью до дверей, вернулся к столу и нажал кнопку звонка.
— Крафт информировал вас о своих делах? — спросил он у появившегося адъютанта.
Вопрос не был праздным. Оберст последнее время не выпускал из-под своей опеки диверсионную школу и ее начальника.
Гауптман Крафт стал слишком подозрителен. После провала в Англии, где он весьма неудачно пытался проникнуть на один из военных объектов, и конфуза во Франции, откуда его вынуждены были отозвать, Крафт оказался не у дел. Только заступничество фон Штауберга помогло ему отделаться переводом на Восточный фронт. С тех пор, как гауптман попал сюда, чувство страха преследовало его всюду. Крафту казалось, что за каждым шагом его кто-то пристально наблюдает, следит неотступно, настойчиво. Тайный страх будил гауптмана среди ночи, заставлял вздрагивать от малейшего шороха, озираться и даже в безобидной темной складке портьер видеть притаившегося врага. Страх толкал на самообслуживание- наливать в графин воду, присутствовать на кухне, когда готовили пищу.
Все это было известно фон Штаубергу, но он не собирался успокаивать гауптмана.
— Передайте Крафту, — сказал оберст адъютанту, — чтобы он осуществил по делу “Свой” очередной пункт.
Вечером Левченко пришел к Соколову и сообщил новость: начальник школы дал им увольнительные в Ригу.
— Я тебе говорил, — хохотнул он. — Со мной не пропадешь! Сегодня прокутим те пятьсот марок, которые я получил за особые заслуги. Тебя завербовал. Эх, закатимся в “Рим”. Там и водка, и… — он прищелкнул пальцами. — Выберешь по вкусу. Мне удалось узнать, что ты прошел проверку…
— Вызвал начальник школы и сказал: “Господин Левченко, ваш подопечный — стоящий человек, ему можно доверять. Вчера получена шифровка от агента…” — иронически начал было Соколов.
— Чудак! — оборвал его Левченко. — Разве о таких делах с Крафтом порассуждаешь. Да узнай он, что мне кое-кто шепнул о тебе…
— В карцер посадит?
— В карцер! Сказал тоже. Прислонит к стенке — и вся недолга.
— Ну?
— Был здесь преподаватель-радист. Любил, покойник, выпить. А как напивался, рассказывал о таком, отчего дух захватывало. Однажды сболтнул о шифровке, полученной от какого-то агента из-под Калуги. На другой же день к стенке прислонили.
— Немец?
— Кто?
— Которого расстреляли?
— Чистопородный ариец.
— Крафт расстреливал?
— Нет, тогда его у нас еще не было. Но, по правде сказать, этот будет похлеще. За четыре недели пятерых, не моргнув глазом, на тот свет отправил.
— Что ты говоришь!
— Тс-с-с… Хочешь верь, хочешь нет, а так… — польщенный вниманием, Левченко развязал язык и начал сыпать историю за историей. И за каждой из них в определенном свете вставала зловещая фигура гауптмана.
