Аркадий Вайнер - Искатель. 1974. Выпуск №2
И сказал он это как-то горько-уверенно, твердо, наверняка, без всяких сомнений и обсуждений, будто он не защитник мой бывший, ныне кореш и советчик, а генеральный прокурор гражданин Руденко. И от этого мне стало чего-то не по себе. А может, и уже коньяка выпил многовато. Я спросил:
— Но почему именно меня?
— Тебя, Бакуму, всех остальных…
— А что произошло? Есть какое-нибудь постановление?
— Есть. Есть постановление идти нашему обществу в коммунизм. А там тебе места нет.
— Допустим. Но у меня два вопроса. Во-первых, они с самого начала шли в коммунизм, и мне это существенно не мешало. Почему же сейчас они меня станут уничтожать? И второе: а тебе в коммунизме место есть?
— Отвечаю в порядке поступления, — он снова пронзительно засмеялся. — Дорога в коммунизм — весьма долгое и трудное мероприятие и требует наряду с определенными нравственными установлениями необходимых экономических предпосылок. С точки зрения их морали и идеологии ты и раньше был для них явлением острореакционным, и они в силу своих возможностей с тобой боролись. Но, во-первых, вас было очень много, а во-вторых, ваша проблема сдвигалась в тень из-за тысячи других более насущных задач. Теперь вас стало гораздо меньше, зато государство располагает неизмеримо большими материальными и людскими резервами для того, чтобы подавить вас окончательно и навсегда. И сейчас этот вопрос уже в повестке дня…
— Понял. А как со вторым вопросом?
— Насчет моего места в коммунизме? Насчет коммунизма не знаю, но думаю, что на весь остаток социалистического строительства мне местечко спокойное отыщется.
— Это почему же? Объясни мне — чем ты меня лучше?
Окунь захохотал тонко, визгливо, хлопая себя ладонями по пышной груди, у него даже очки от смеха запотели, он протер их пальцем:
— Ты, оказывается, в амбицию полез! Так знай, что я тебя нисколько не лучше. Я тебя хуже, я много, слышишь, много хуже тебя!
— Тогда почему тебе найдется место, а мне — нет?
— Потому что они — ОНИ — этого не знают. Я отличаюсь от тебя тем, что твое поведение в обществе носит невыносимо ДЕРЗКИЙ характер. Ты как помойная яма на центральной улице…
— А ты?
— А я не помойная яма, я аккуратный мусорный бачок, и стою я не на проспекте Калинина, а в тихом заднем дворе всеми забытого переулка. Понимаешь какое дело, мы живем в гуманном обществе, и законы призваны блюсти этот гуманизм. Я этими законами пользуюсь, а ты их систематически и злостно нарушаешь.
— Ну хорошо, умер я. Как явление и человек. Остался ты на моем месте. Что прикажешь делать? Найди мне местечко — сытое, тихое?
— Займись коммерческой деятельностью. Советским бизнесменством. Иди в артель, в магазин, в столовую, садись в киоск по ремонту авторучек…
— И что?
Окунь усмехнулся, съел бутерброд с баклажанной икрой, корочкой вытер тарелку, проглотил и облизнул пальцы с очень короткими, будто пополам расколотыми, ногтями и воспаленными искусанными заусеницами. Спросил:
— Не понимаешь или валяешь дурака?
— Не понимаю. А может, от тебя хочу услышать — знаешь, со стороны это как-то убедительнее.
— Тогда слушай. Если ты совершаешь такой шаг, то ты сразу приобретаешь очень много. Ты получаешь социальный статус. Понимаешь?
— Не очень.
— Ну, вот сейчас ты не воруешь, не продаешь краденого, а сидишь в гостях у приятеля и ведешь с ним беседу за жизнь. И, несмотря на это безобидное занятие, твое существование даже в этом противозаконно: ты нигде не работаешь, не имеешь постоянного места жительства, существуешь на нетрудовые доходы. Ты в этом обществе — паразит, понимаешь — не бездельник, а паразит, сиречь явление исключительно вредное, особенно в моральном смысле, ибо нравственный догмат нашей жизни — «Кто не работает, тот не ест». А ты ешь, и, надо полагать, неплохо, а сейчас запиваешь «Отборным». Поэтому не только милиционеры, но и всякий рядовой советский гражданин, ознакомившись с твоей личностью, хочет прижать тебя к ногтю.
Я перебил его:
— Ты, Окунь, на распределении в институте ошибку сделал…
— Что?
— Тебе не в адвокаты, а в прокуроры надо было проситься.
— У прокуроров всегда был заработок ниже, а требования морали выше, — усмехнулся Окунь. — Итак, продолжим. Что происходит, если ты следуешь моему совету, устраиваешься на службу и начинаешь продавать мясо, или делать заколки для волос, или жарить беляши, или чинить шариковые ручки? Ты становишься трудящимся. У тебя возникает почтенный социальный статус — честный советский трудящийся, ибо нечестных советских трудящихся не бывает, а лишь встречаются в виде исключения отдельные выродки, не дорожащие честью рабочего человека.
Я засмеялся:
— Если мне к этому статусу еще подыскать человека, который бы за меня работал, цены бы твоей теории не было.
— А ключи от квартиры, где лежат деньги и вещи, не подойдут?
Я допил коньяк и сказал:
— Ты мне адресок дай квартиры, где лежат деньги и вещи, — я туда без ключей войду. Ну, давай дальше, не отвлекайся.
— А дальше и рассказывать нечего — ты занимаешься общественно полезным трудом, и с каждой сделанной заколки, каждого проданного фунта мяса и поджаренного беляша ты трудолюбиво будешь снимать свой навар — много прибыльней и спокойней, чем ты живешь сегодня.
Я подумал, что в чем-то он, конечно, прав, но согласиться с ним я не мог. Никак не мог, хоть глотку режь!
— Нет, — сказал я. — Не согласен. Не будет этого. Я в обэхээсные клиенты не пойду.
— Это дело хозяйское. Тебе жить, вот и решай.
— Пойми, Окунь, ты же умный мужик, ты много понять можешь, пойми ты меня! Ну хоть один-то человек на всем свете мне нужен, чтобы он понял меня! Ну, неужели я так во всем не прав, или, может быть, это так непонятно? Клянусь тебе, Окунь, свободой, всей жизнью клянусь, если бы я мог, я бы вообще завязал! Со всей этой проклятущей жизнью завязал! Мне все обрыдло — через горло уже течет! Но выхода нет у меня никакого.
— Почему?
— Потому что совсем я завязать не могу. Мне ведь почти четыре десятка. Ну подумай, Окунь, что я буду делать? Я пять тысяч книг прочитал, а знать ничего не знаю, ничего не умею, чтобы получить работу, на которой я не повешусь от тоски через два дня.
— А ты напиши письмо министру внутренних дел — вот, мол, я, Алеха Дедушкин, кадровый вор, рецидивист, стаж у меня двадцать три года, надумал я завязать. Только начинать с нуля мне нет охоты, поэтому я завяжу, коли вы мне зачтете мой уголовный стаж, как выслугу лет с соответствующим производством в звание полковника, поскольку я люблю красивую жизнь, а работа меня устраивает только интересная.
