Гоп-стоп, битте! - Хлусевич Георгий

— Борис Рувимович, здравствуйте! Вам насчет нас не звонили?

— Девочка моя, если бы мне не позвонили, я бы спустил кобеля и не вышел на крыльцо. Это во-первых. А во-вторых, я не запускаю в дом двух незнакомых людей. Только по одному. Зачем мне лишние свидетели? Но есть в ваших глазах что-то такое, что ради вас я изменю правилам. Заходите в дом. Я его придержу.

Они прошли мимо, опасливо косясь на беснующегося пса.

— Слушай, я его испугался до смерти. Серьезно. Это как нужно тренировать пса, чтобы он стал такой злобный?

— А его никто и не тренировал. Посади тебя на цепь, и такой же станешь. В Германии кобелей на цепи не держат?

— Нет, конечно. Придут члены общества защиты животных и навесят такой штраф, что сам залаешь.

— Отсталые вы люди!

Вернулся в дом хозяин. Животик, жилет, лысина, очки, седая бородка под Ленина.

— Что, похож? Вижу по выражению ваших лиц, что похож. Это же надо такое невезение! Смертельно ненавидеть человека и быть на него похожим. Впрочем, если быть справедливым, то облик Ильича придает мне некоторую респектабельность. Вы не находите? Давайте ваш документ и пройдемте в студию.

Штативы, светильники, старинный аппарат «Лейка» на треножнике, ширма, аммиачный запах реактивов.

Усадил Михаэля на стул. Долго смотрел в объектив.

— За такую длинную шею надо брать дороже. Вы знаете, в наше время не было таких длинных шей. Посмотрите на старые спортивные хроники, и вы заметите, насколько атлетичнее стали молодые люди и насколько похорошели современные женщины. Но длинная шея делает мне проблемы. Объясняю. Мы хотим содрать старую фотографию и вклеить новую. В чем трудность? А главная трудность в том, что часть круга старой печати, которую я изображу, должна уместиться на темном фоне плеча. Тогда ни один спец не заменит подделку. А если часть штемпеля ляжет на белое поле над плечом, что обязательно произойдет при длинной шее, тогда при тщательной проверке можно будет придраться к моей работе. Понятно? Ничего вам не понятно. Если вы будете просто втягивать голову в плечи, станете похожим на горбуна. Сейчас я дам вам зеркало. Смотрите, вы выдвигаете вперед подбородок, напрягаете мышцы затылка, не забывая при этом сидеть ровно и держать лицо параллельно оси тела. Ну-ка, ну-ка. Отлично. Вот в такой позе ваши уши получатся у вас на плечах. И когда я максимально подниму вашу макушку к верхнему краю фотографии, у нас останется очень мало белого поля. Показываю, как надо сесть.

Сел и показал.

— А теперь внимание. Снимаю.

Он накрылся темной накидкой, сверкнул вспышкой, достал рамку с негативом и вышел в другую комнату.

Вернулся, держа в руках бутылку.

— Все получилось, но фотографию нужно поджелтить для прибавления ей возраста, а мои старые мозги необходимо просветлить. Посему предлагаю вам по глотку хорошего армянского коньяку. Пройдемте на кухню.

Усадил за стол. Достал из холодильника лимон. Сноровисто нарезал кружочками.

— Квазиспециалисты утверждают, что лимон, которым мы обычно перебиваем терпкость напитка, якобы абсолютно гастрономически несовместим с виноградными спиртами, настоянными на дубе. Бред! — Фотограф разлил душистый напиток по пузатеньким бокалам. — Ничто так не оттеняет вкус благородного напитка, как тонко нарезанный лимон. Только надо обязательно съесть его вместе с корочкой. Ну, за успех вашего предприятия. — Он поднял бокал, не чокнулся, лишь изобразил соответствующий жест рукой и выпил, не дожидаясь, пока заказчики последуют его примеру.

Смачно всосал сок лимона. Пожевал. Просветлился лицом.

— Велеречив стал с годами. Вы знаете, я никогда не беру новые бланки паспортов. Неинтересно. А в смене фотографии на старом паспорте есть нечто мистическое. Ведь с чужим паспортом человек получает новые имя и фамилию, а это значит, что меняется судьба. Конечно, было бы безопасней работать с посредниками: вы даете человеку документ, он передает его мне, я делаю работу и остаюсь в тени. Что может быть проще? А я на это не иду. И не потому, вернее, не только потому, что с посредниками нужно делиться, а потому что не утратил еще интерес к людям. Вот вы мне очень интересны. Вы уйдете, а я буду думать о вас, гадать, строить гипотезы, хотя, в сущности, главное для меня ясно. А когда я утрачу к окружающим интерес, я умру сначала духовно, а потом и физически.

Он встал, взял деньги, словами сказал:

— Закончу работу — позвоню. Придумаю, как передать.

Вышли на веранду.

— Борис Рувимович, вы сказали, что вам про нас все ясно. — Люба теребила в волнении шарф. — Скажите, если не секрет. Пожалуйста.

— Э нет. Я ошибусь, а вы запрограммируете себя на мой прогноз. Так бывает.

— Ну пожалуйста. Ну одно слово.

— Нет, и не уговаривайте. Пойдемте, я собаку придержу.

Он вернулся в дом, проследил глазами, как Михаэль с Любой уходят гуськом по заснеженной тропинке, проговорил задумчиво: «У него здоровый, несгибаемый и, скорее всего, нерусский оптимизм, хотя он и узнал уже, по всей видимости, почем фунт лиха, а у нее, — он задумался, прошел на кухню, налил себе еще, — а у этой сероглазой девочки с печальным ртом я прочитал тоску обреченности в глазах. Почему? Ей же хорошо с ним. Это очевидно. Неужели предчувствие? Жалко ее. До сердечной боли жалко», — сокрушенно покрутил головой старик и выпил коньяк.

— Класс!

Михаэль восхищенно разглядывал свою фотографию в паспорте.

— Невероятно! Не придерешься. Но вот какая мысль меня не покидает: сколько людей знают, чем занимается Платинский? Много. Пусть не много, но достаточно, чтобы нашелся хотя бы один, кто сообщил бы органам о деятельности этого художника. Про Германию говорят, что мы страна осведомителей. Верно. У нас этот талантливый специалист давно бы уже сидел на нарах в тюрьме. Но разве русские не запятнали себя тем же в период сталинских репрессий? Разве не строчили друг на друга доносы? Почему молчат сейчас? Исправились? Застыдились скверны?

— Прямо! Не поэтому.

— А почему?

— Ментов боятся. Откуда кляузник знает? Написал заявление, а мент с преступником в доле. И кого накажут? Вот и получится, что «доносчику первый кнут». Это во-первых.

— А во-вторых?

— А во-вторых, зачем доносить на нужного человека? Ну посадят его, а доносчику-то какой прок? Куда за липовым документом пойдешь? В паспортный стол? А если он будет молчать, у него всегда есть шанс обойти закон и получить нужный документик точно так же, как это сделали мы.

— Понял. Кляузить стало невыгодно.

— Не кляузить, а кляузничать.

— Но почему? Тормоза — тормозить. Кляуза — кляузить.

— Будешь спорить?

— Я с красивыми барышнями не спорю. Но в толковый словарь Даля загляну.

— Не веришь мне?

— Верю, но когда читаю — лучше усваивается.

— Ты и так усвоил. Дай бог каждому. Не каждый русский так излагает. Молодчина! Но у нас сегодня много дел. Нужно сгонять на рынок и купить тебе обыкновенный пуховичок. А потом нужно продать твое роскошное пальто. Жалко, но иначе нам не насобирать нужной для начала дела суммы.

— Мне и самому жалко. Мне кажется, что, продав пальто, я утрачу…

— Ты хотел сказать «обаяние» и застеснялся. Глупый, глупый, как и все мужики. Да будь ты хоть в… Молчу. А то сглажу.

Мог ли предположить Руслан Имраев, утративший по пьяному делу документ, что человек с его удостоверением личности покупает билет на самолет, делает челночные рейсы Москва — Омск и останавливается в столичных отелях, нагло предъявляя его паспорт?

Честный механизатор не мог предположить подобного развития событий не потому, что сомневался в возможности подлого использования его кровного документа, а потому, что у него не хватало фантазии представить, как с помощью липового документа можно наладить легальный бизнес, наводняя рынки дефицитными шмотками из столицы.

— А знаешь, что мне пришло в голову? — под стук колес спрашивал Михаэль, не подозревая, что мысль эту возбудил резонансом не кто иной, как законный владелец его паспорта, тошнотворно загруженный тяжкой алкогольной абстиненцией.