Вячеслав Перекальский - Солнце в кармане
— Что, правнуком? — решил кинооператор, что не расслышал правильно. Тут Мальцев и развернул свои таланты рассказчика.
В повесть о своей семье "правнук" не вмешивался, лишь иногда красился скромной улыбкой.
Живет в тайге дед ста шести годов с бабушкой девяносто восьми. Бабушка, она бабушка и есть. А деда дедом и не назовешь, если б не борода и палка всегдашняя. В движениях дед быстр, взглядом остр. Палка у него не палка, а посох — и порой прыгает в его руках соломинкой. Гостей незнакомых встречает — так прихрамывает, со стариками говорит так — прикряхтывает.
А нет гостей, нет стариков — так и хромота куда девается, и голос сочный да зычный. А на коня как сядет. Да, — сам садится! Так спина прямая, а конь под ним играет, что у того казака из фильма "Тихий Дон". Хотя дед говорит, что к казачеству никакого отношения не имеет.
Появился он в тех краях еще до войны. Кроме женки с ним было три сына и две дочери — сейчас остался один, в городе живет — фронтовик. Так же в округе четверо внуков. Все — руководителями, всем под шестьдесят. А правнуков и правнучёк, никто точно сосчитать не смог, кого не спрашивал.
Двуреченый Серафим Савельевич — по паспорту. А зовут его, за глаза, конечно, то "фальшивый дед", то "фальшивый старовер".
Ну а историй про него! Послушаешь и нипочем не разберешь, — сколько вымысла там, и в чем, правда. Говорят, что не сто шесть лет ему, а много больше. А в лесу живет, потому как родник с живой водой стережет.
Сказывают, что добром он всех встречает, только по первому разу. Кто из непонравившихся к нему во второй раз, да без спросу заявится, — так быть тому мёртвым в скорости, или пропащим в таёжных дебрях. Одна беда, кто ему по нраву — может и сказать. А кто не по нраву, — не одному не признался. Вот и гадай — какого он к тебе отношения.
Одни говорят, что он в Бога не верует. А некоторые примечали, что и крестится он по-разному — то двумя перстами, то тремя. То справа налево, то слева на право. Другие говорят, что верит он в своего Бога, сокрытого. Примечали его в тайге, у камня какого-то на коленях стоящего. А третьи говорили, что он в бане устроил потайное капище языческое. Что каждый второй пропавший в тайге это его рук дело. Что приносит их он в жертву и кровь их теплую пьет.
Егор отчего-то устал слушать треп Мальцева и пихнул локтем в бок "правнука" по имени Павел.
— Тебе не надоело это слушать? Тем более про своего деда?
— Пусть рассказывают, путь то длинный, скучный. А дед сам мне кажется, эти слухи если не распускает, то поддерживает. То ли отпугивает, то ли приманивает кого — не поймешь. А так — человек как человек. Но, конечно, своеобразный. Некоторые его боятся, аж лицом белеют, при одном только упоминании о нем. А мне так ничего.
Да просто люблю я его! И не жесток он. Все наказания его — трудотерапия: огород вскопать, дров наколоть. При сельском быте, сколько наказывай — не перенаказывай, все равно всех дел на чужую спину не переложишь. Он сам и вилы в руки берет, и лопату, и по огороду, по саду всё лазает, всё что-то поправляет.
— А вы, значит, охотинспектор? Дедушка ваш, я так понял, везде своих людей рассадил. Вы, так сказать, тоже заняли нужную ему нишу?
— Не знаю кого он, пенсионер беспартийный, из моих дядек, куда и как рассаживал. Про себя скажу — охотится, не люблю. То есть как промысловик. А лес люблю — я в нем как в маминой колыбели уют и защищенность чувствую. И считаю — в лесу со всеми договорится, можно…. кроме людей, конечно. Так, что занятие моё, — чистосердечное, — моё. Я еще, когда служил пограничником в Уссурийском крае, так теми лесами очаровался, что понял какое моё дело. Там же после армии и остался. Нвсе пять лет, пока высшее образование заочно получал.
— Что, с Китайцами, были проблемы?
— С Китайцами всегда проблемы. Когда они из толпы своей привычной выходят. Свободный китаец — зверюга, почище бешеного волка, особенно в тайге. Хотя наговариваю я на них, верно. В других-то местах я "свободных китайцев" и не встречал.
— А это правда, что китайцы скупают сорок по сто пятьдесят долларов штука?
— Бывает и дороже, на кого нарвешься. Сразу скажу — я не знаю для чего им сороки. Но предполагаю, что они такого со своей экологией, с природой своей намутили, что этого не вообразить и не рассчитать — это надо только видеть. Но Китай — Страна Запретная. Секретнее Северной Кореи.
У них есть "выставочные зоны", "торговые зоны", "зоны древней культуры", где всё такое "отреставрированное", что в итоге сплошь "новоделы". Для нас они все Китайцы. Лишь от знающих людей узнал, что есть "Великокитайцы" — Хань, и еще четыреста национальностей, а было сто лет назад шестьсот. И как Хань с этими национальностями обращается, ни кто толком не знает. Только предполагают. Но с китайцами, говорю, предположения бесполезны. Что и как делают Китайцы, это всегда надо видеть своими глазами, что б хотя бы оценить. Знаю лишь, что некоторые семейства числом с наше не малое село до сих пор живут в норах, ну чисто зверье, и месяцами не видят ни хлеба, ни риса, питаясь одной рыбой, что набьют примитивными острогами. В общем: каменный век.
А сороки, сороки одни из моих любимых птиц. Сороки — хозяйки, держатся семьями. А кто без семьи, значит на гульбище — подругу ищет. У сорок все процедуры четко отлажены: охрана, охота. Прием, пищи, сон. А ворон гоняют! Этих разбойной натуры птицу — считают своим врагом и бьются, чуть ли не насмерть. Но вороны, только увидят, что не имеют подавляющего численного преимущества, тут же снимаются и удирают. В обще, это антиподы — наши вороны и сороки. Вороны — ворюги. Живут и питаются бандой. Шайкой, со свободным входом и выходом, без четкой иерархии. Пищу принимают всем скопом, свалкой, ни кто никого не охраняет. Пихаются, давят друг друга — лишь бы побыстрей и побольше нажраться.
Эти не как сороки, — кто поел немного, так даёт другим. Одна сорока с ветки — что бы поесть, а другая на ветку — что бы караулить. А чаще три — четыре внизу, — молодым дают подольше с пищей копошится. А один — пара, — кто побольше и постарше, — чаще на верху — на ветке сидя, и головой крутят на 360 градусов, сторожат. Поедят, — потом на пост, — потом опять, а не успел, — опасность была или еще что, так все правильно — в следующий раз, недоевший, первым будет.
А вороны жрут, когда всем кажется, хватит. Всё равно толкая друг друга, мешая, лезут, набиваются, просто фаршируются зерном. А обжираются так, что взлететь не могут. Крылами мах, мах, а без толку. А если побегут, так в такую раскоряку, что уписаться со смеху можно. Одну такую, толстенную, сороки так отчихвостили, забывшуюся при поглощении пищи и взлететь не сумевшую, — совсем та без хвоста осталась. Она теперь летает в основном вверх вниз, а если приземляется, то не садится, а плюхается вниз мешочком с дерьмом.
