Том Шервуд - АДОНИЯ
— Что, рассказали уже? — рассмеялась Адония. И вдруг, сгоняя улыбки с весёлых лиц, строго спросила: — А кто выиграл-то в прошлый раз? Табакерку — Цынногвер или великанство — Филипп?
В кают-компании повисла звенящая тишина.
— Ну что ж это вы? — лукавым, как бы заговорщицким голосом, приглушённо пробормотала Адония. — Как будто бы испугались. Я что, страшнее того встреченного на юге пирата?
— Кажется, да! — шумно выдохнув, ответил Филипп.
— Так кто же?!
— Цынногвер выиграл, — твёрдо сказал Глюзий. — А Филипп проиграл табакерку. Если уж всё знаешь, так должна понимать, почему Регент, а не кто-то другой подошёл к тебе обниматься.
— И, честно признаться, — быстро добавил Филипп, — мы все ему очень завидуем. Ваше бесподобное великанство.
Адония подошла к слегка побледневшему Регенту. Пристально взглянула в лицо. Так же, как несколько часов назад, уткнула в грудь ему хлыстик. И, заложив свободную руку за поясницу, торжественно проговорила:
— Прощён.
И удалилась, провожаемая хохотом и звучными хлопками аплодисментов.
Глава 6
Минуло ещё четыре лета. Адония завершила изучение тех иностранных языков, которые рекомендовал Люпус. Больше того, в личных апартаментах бывшего инквизитора лежали кропотливо переведённые, переписанные, сшитые и обложенные переплётами так важные для монаха книги. Но в смысл, в глубинную тайну этих книг Люпус Адонию не посвящал. Годы неостановимо шли, а он ждал, как старый терпеливый паук. Он должен был подготовить и совершить главное: окропить душу послушной ему ученицы живой человеческой кровью.
Тупые шпаги
Этим утром Глюзий не спешил начинать тренировочный бой между учениками. Он был занят непривычным для всех и для него самого делом. В фехтовальный двор он принёс мешок с известью, длинную верёвку, колышек и молоток. Находившиеся во дворе ученики озадаченно смолкли. Повинуясь его властному жесту, отошли к манекенам. Он же, вбив колышек в землю в центре двора, привязал к нему верёвку, к другому её концу привязал нож и, словно гигантским циркулем, натянув верёвку и в полуприсяде шагая вокруг колышка, вычертил ножом большой, идеально ровный круг. Затем отложил в сторону нож, верёвку и выдернутый из земли колышек, развязал мешок и, набирая в пригоршни извести, отсыпал ею только что начертанный круг. В середине двора образовалось ярко-белое кольцо, шагов двадцать в диаметре.
— Николас! — сказал он, закончив работу. — Что ты стоишь? Краска готова?
Его ученик поспешно разложил на столе подле манекена стопу белой ткани, несколько шпаг, поставил два горшка с краской.
— С сегодняшнего дня, — сообщил ученикам Глюзий, — задание усложняется. Все схватки будут происходить внутри круга. Пора учиться раздваивать внимание. То есть следить не только за встречным клинком, но и за тем, куда ставишь ногу. Если кто-то выступит за линию, то, сколько бы он ни нанёс перед этим уколов — проиграл. Адония, Николас!
Николас, юноша, годами двумя постарше Адонии, спешно приготовлял шпаги. Они были безжалостно загублены местным кузнецом: их острые концы, раскалив, он загнул и сплющил, оставив в тупой оконечности тонкую щель. В этот просвет Николас вдевал шерстяной жгутик, завязывал его, обрезал концы и обмакивал в горшок с краской. Конец шпаги Адонии он окрасил жёлтой краской, а свою обмакнул в зелёную. Подняв её к лицу, он задумчиво проговорил:
— Похоже на цвет помёта лягушки.
В этом была издёвка, и больше того — оскорбление. Но оскорбление такое, что не придерёшься. Ничего не было произнесено в адрес самой Адонии, и всё же стоящие рядом понимали иносказание.
Адония, Николас, Маленький и пятнадцатилетний Робин взялись за свёрнутые белые ткани. Они оказались грубо сшитыми балахонами. Набросив их через головы, подростки обвязали балахоны в поясах, тотчас превратившись в отряд белых мундиров.
Вызванные Глюзием вошли в круг. Подняли безопасные шпаги с ярко окрашенными наконечниками, приняли боевые стойки. Качнулись тела, коротко звякнул металл. И тотчас на снежно-белом балахоне Адонии, в самом центре поместилось зелёное пятнышко. «Помёт лягушки…» Лицо её было бесстрастным. Она научилась прятать обиду, но, как любая девочка-подросток, страдала от её присутствия в сердце. Нет, Адония фехтовала даже по строгим меркам Глюзия хорошо, но потенциала воли, необходимого для того, чтобы на самом деле оставаться бесстрастной, у неё не было. Противник, который всё же время от времени проигрывал ей, бессовестно пользовался её ранимостью. Вот и сейчас Адония досадно пропустила вполне безобидный выпад, и плечо её оснастилось ещё одним зеленоватым пятном.
«Он всегда очень умело расстраивает меня перед боем. Я ведь двигаюсь быстрее его, и он… Выпад!., боится меня. Вот, явная дыра в его позиции, я могла бы сейчас… Тушэ!.. достать его… Выпад!.. Но локоть — как ватный».
Тушэ! Выпад! Укол!
— Два — один, — негромко произнёс стоящий за кругом Маленький.
«Вот только он всегда на моей стороне…»
— Три — один!
«У манекена я — как змея, даже самой нравится. Почему же здесь, в схватке передвигаюсь как кукла?»
— Четыре — один!
— Стоп! — скомандовал Глюзий. — Обновите краску.
Адония, опустив шпагу, стояла, не выходя из круга. Её краска была постыдно свежа. Обмакнуть свою шпагу в горшок отправился один Николас.
— Внимание! — сказал Глюзий, когда Николас вернулся. — Завтра я отправляюсь в маленькое путешествие по южному побережью. Того, кто сейчас выиграет, я возьму с собой и буду давать персональные уроки. Алле!
«Это не совсем честно. Ведь видно же, кто выиграет. На мне — четыре пятна, на Николасе — только одно. Конечно, Глюзию приятней путешествовать в мужской компании, а не со мной — сопливой девицей. Любимицей патера… Хоть и мастер — а не совсем честно!»
Действительно, это было нехорошо. Условие произнесено не перед схваткой, а позже, когда многое было уже очевидно. И это неравенство являлось, безусловно, обидным для Адонии, и должно было её ещё больше ослабить. Однако имелось в ней свойство, которое в своё время помогло ей остаться жизнерадостным человеком в неравной войне с донной Бригиттой: чем в более сложные условия её ставили, тем увереннее она себя чувствовала. «Чем хуже — тем лучше».
«Николас уже ликует… — Адония ушла в низкую стойку, провела точный синистр. — … Он считает, считает уколы… а о втором условии, похоже, от радости-то забыл!»
