Луи Буссенар - Похождения Бамбоша
— Одиночество, наверное, тягостно?
— Оно ужасно. Оно пожирает душу…
Художник замолчал, собираясь с мыслями, и продолжал, все более воодушевляясь:
— Несмотря на то что я вас мало знаю, мне кажется, что всю жизнь я провел рядом с вами. Я боготворю вас… Я все время оказываюсь рядом, как если бы моя любовь одарила меня зрением ясновидца… Только что я произнес великое слово: любовь моя. Итак, я говорю вам: я вас люблю!
Заслышав эти слова, ожидаемые Мими без деланной стыдливости и пошлого жеманства, девушка вздрогнула и непроизвольно сжала руку Леона.
Ей вдруг показалось, что ее неурядицы кончились, что отныне радость поселится в бедном жилище, где влачила столь жалкое существование ее мать, где они, убогие, уже не ждали от жизни ничего хорошего.
К этому ранее ею не изведанному чувству защищенности и покоя добавилось еще одно восхитительное и сладостное ощущение. Да, это было правдой — ее любил тот, кого она так часто вспоминала с того дня, когда чуть не погибла.
Он был красив гордой и мужественной красотой. Он был добр и деликатен. И Мими, дрожа и прижимаясь к его руке, ощущая, как колотится сердце и вскипает кровь, подумала: «Но ведь я тоже люблю его!»
Леон нисколько не походил на фата. У него было немало интрижек, но он от этого не заносился.
Вместо того чтобы внушить ему уверенность в себе, эти связи с более или менее добродетельными женщинами, напротив, поселили в нем, скорее, некоторую неуверенность.
Его утонченность простиралась так далеко, что в близости со случайно встреченными женщинами он усматривал своего рода профанацию, осквернение той любви, которая прошла бы через всю его жизнь.
Кроме того, он опасался, что своей поспешностью если и не оскорбит Мими, то, во всяком случае, заставит ее замкнуться в себе.
Когда она крепче сжала его руку, он всем телом повернулся к ней и его страстный взгляд впился ей в лицо.
Взволнованная, разрумянившаяся девушка слабо улыбалась ему, но две большие слезы висели на кончиках ее ресниц.
— Я не обидел вас, мадемуазель? Скажите же, что нет, Мими!
— Нет, месье Леон… Нет, Леон! Вы ведь предупредили меня, что будете говорить как порядочный человек… И ваши слова — бальзам на мою душу…
— Ну раз так, Мими, дорогая моя Мими, раз вы позволяете мне любить вас… Раз вы даете мне надежду, что когда-нибудь полюбите меня…
— Всем сердцем, друг мой… Разве я уже и теперь не принадлежу вам? Разве вы не спасли мне жизнь?.. Вся дружба, на которую я способна, — ваша… И вся моя благодарность…
— Мими, и дружба и благодарность ваши принадлежат также месье Людовику, интерну, который так добр к вам.
— Это совсем другое дело… Я люблю его как брата.
— Я это знаю, Мими.
— В то время как вы, Леон… В то время как моя признательность к вам ведет… ведет к любви…
— О Мими, любимая! Как вы добры! Чуть ли не еще более добры, чем красивы!
Она лукаво улыбнулась и молвила:
— Будьте снисходительны к бедной девушке! Он отвечал с неизменной серьезностью:
— Я люблю и вашу душу, и ваше такое изящное тело, являющееся ее вместилищем. Люблю ваши глаза, их чистый и честный взгляд, ваши губы, их искреннюю улыбку. Я люблю черты вашего лица, в котором невинность ребенка и очарование женщины. И если я говорю, что вы прекрасны, то лишь для того, чтобы вы знали: я буду любить вас так сильно, как только это возможно.
Слушая эти речи, Мими испытывала такое сладостное волнение, что больше не чувствовала ни усталости, ни недомогания.
Однако молодые люди все ближе подходили к дому по улице Сосюр, где Ноэми Казен жила с матерью.
Местные жители, хорошо знавшие девушку, провожали молодую пару удивленными взглядами.
Первая же женщина, увидевшая их на улице Сосюр, изумленно всплеснула руками и воскликнула:
— Боже правый! Вот уж никогда бы не подумала! Крошка Мими завела себе ухажера!
— Ничем она не отличается от других, вот и пошла по той же дорожке! — бросила рябая старуха, продавщица газет.
Прачка матушка Бидо, возвращавшаяся к себе с огромной плетеной корзиной, остановилась и заявила газетчице:
— Вот это парочка, просто загляденье! Я молю Бога, чтоб у него были честные намерения и малышка Мими сменила бы фамилию!
В это время Леон говорил девушке:
— Поскольку вы согласны, дорогая, я хотел бы незамедлительно повидать вашу матушку и испросить ее согласия на наш брак.
— Но у нас такой беспорядок… Все перевернуто вверх дном. Я ведь ушла из дому ранним утром.
— Однако я уже не совсем посторонний и, надеюсь, могу пользоваться некоторыми льготами. К тому же надеюсь, что ваша достойнейшая матушка согласится, чтобы вы стали моей женой, а значит, ничего не следует менять в ее жизни. Просто у нее появится сын.
Прачка невольно уловила последние слова и растрогалась. Добрая женщина вступила в разговор с присущей ей сердечностью:
— Здравствуйте, дети!
— О, матушка Бидо, здравствуйте, дорогая.
— Здравствуйте, мадам. — Леон, улыбаясь, протянул ей руку.
Она ее крепко пожала и продолжала:
— Так вот, я ж и говорю — загляденье парочка! Прямо супруги! Что уж таиться — я услыхала, о чем вы тут толкуете, славные вы мои ребятишки! А когда свадьба?
— Как можно скорее, — ответил Леон. — О, вы, матушка Бидо, на ней попируете.
— Да уж, с удовольствием погуляю, мой добрый господин. И не откладывайте — зачем терять время, когда ждешь счастья?
На прощание они сердечно обнялись, и Леон следом за любимой поднялся в убогую квартиру, где их ждала калека.
Мать Мими, видевшая юношу лишь единожды, в день катастрофы, узнала его и с первого взгляда догадалась, что произошло. При виде молодых людей, которые, повинуясь инстинкту, подошли к ней поближе, слабая улыбка тронула ее бескровные губы.
Воцарилось долгое молчание.
Она пожирала их глазами, наслаждаясь редкой радостью, выпавшей на ее горькую долю.
Леон подошел вплотную к кровати и, держа Мими за руку, заговорил срывающимся от волнения голосом:
— Мадам, я люблю вашу дочь. Она позволила мне просить у вас ее руки. Согласны ли вы, чтобы я стал вашим сыном?
— Дитя мое, — старуха долго и любовно смотрела на него, — дитя мое, поцелуйте вашу невесту.
ГЛАВА 17
Можно догадаться, какое горестное изумление охватило всех, присутствующих при очной ставке Марии и злодея, когда девушка закричала:
— Это не он!
— Да это он, он! Ведь он же сам признался! — вмешался господин Гаро.
Жермена и князь, бледные как полотно, переглянулись, помертвев при мысли, что надежда опять лишь поманила их и тотчас же скрылась.
Итак, больше не было способа отыскать дитя…
Господин Гаро метался по комнате, как кот по раскаленной железной крыше, теребил усики, не спуская глаз со злодея, сумевшего так его провести.
