Виталий Мельников - Искатель. 1985. Выпуск №4
Сейчас батюшка свершал обряд святого таинства — исповедовал паству. Но вовсе не исполнение обязанностей занимало ум священника: уже несколько дней его голова была занята делами куда более важными. А потому он отпускал грехи легко и быстро, даже не дослушивая исповедующихся до конца Лишь один из них, детина саженного роста с побитым оспой лицом и огромными, закрученными чуть ли не до ушей усами, заставил батюшку внимательно вслушаться в его слова.
— Так что гнетет душу твою, сын мой? — спросил он, отвлекаясь от своих дум.
— Грех несу, отче. С этим и явился к тебе.
— Кайся, сын мой, и господь внемлет твоему раскаянию. Детина, из-за своего роста согнувшийся почти вдвое, просунул голову под навес телеги, приблизил лицо к священнику.
— В блуде каюсь, отче. Ибо возжелал жену стародавнего друга своего, от коего не видел ничего, кроме добра и верности нашему товариществу.
— Как же случилось сие грехопадение, сын мой? Кто мог совратить такого славного и видного казака, как ты? Неужто какая-то мужичка, ибо иных женщин нет во всей округе?
В глазах священника уже не было равнодушия и скуки. Они смотрели на кающегося с живейшим интересом, тем более что поп прекрасно знал его. Это был один из казачьих старшин отряда полковника Тетери — полусотник Цыбуля, заслуживший свое звание личной отвагой и неустрашимостью в бою, но никак не умом. Среди казаков он был известен также тем, что имел о себе самое высокое мнение и старался во всем подражать нравам и привычкам выше его стоящей старшины.
— Она не мужичка, — обидчиво произнес Цыбуля, — а настоящая пани, жена моего побратима сотника Охрима. И живет не в этом убогом местечке, — кивнул он на сиротливо покосившиеся избы единственной улочки маленького белорусского села, посреди которой стояла поповская телега, — а в собственном богатом хуторе на самом берегу Днепра.
— Днепра? — удивился священник. — Но кой нечистый занес тебя в такую даль?
— Не он занес меня, отче, а войсковые дела. А хутор…
— Постой, не спеши, — остановил священник казака. — Лучше скажи, что за дела нашлись у тебя на Днепре?
Полусотник нахмурил кустистые брови, кашлянул.
— Не велено о том говорить, отче. Не моя это тайна, а пана полкового есаула Недоли, что посылал меня.
Не ожидавший подобного ответа священник заерзал на скамейке, постарался придать своему лицу самое строгое выражение, на которое был способен.
— Не богохульствуй, раб божий! Ибо не в шинке стоишь, а в храме божьем! И не человеку ответствуешь в сию минуту, а пред лицом всевышнего каешься в грехах своих тяжких и молишь о прощении небесном. Так говори, почему оказался на Днепре и как попал на хутор? Господу знать надобно, привели тебя туда слабость духа, бесовское наваждение или, обуреваемый соблазном и позабыв о святых заповедях, сам стремился к грехопадению?
Заметно оробевший полусотник перекрестился на икону богоматери, смутно угадывающейся за спиной священника, тяжко вздохнул.
— Прости, отче, за речи мои дерзкие и непотребные. Поведаю тебе все без утайки. Посылал меня пан есаул по большаку на Шклов…
— Довольно, сын мой, — перебил Цыбулю священник. — Значит, попал ты к Днепру по чужой воле… Теперь поведай господу, как тебя бес попутал.
— Покуда мои казаки со шведами рыскали по берегу, отыскивая броды и подбирая место для переправы, я наведался перекусить на ближайший хутор. Там и повстречал жену своего стародавнего побратима сотника Охрима.
— А где же сотник? — полюбопытствовал поп.
— На царевой службе в Лифляндии.
— А сотничиха небось баба что надо? — спросил священник, стремясь отвлечь внимание Цы. були от только что состоявшегося разговора о Днепре, не имеющего отношения к исповеди.
— Еще какая! — сразу оживился полусотник. — Видна и статна, пригожа на обличье и телом гладка. Поначалу я крепился… Даже святую молитву сотворил, страшась соблазна. Но когда сотничиха меня сытно накормила и собственноручно постлала постель, дабы я передохнул после обеда, вот тут я и не устоял.
Священник с важным видом перекрестил Цыбулю.
— Сын мой, прощаю тебе сей грех невольный. Ибо грешно человека убить, а продолжить род его — святое дело. Совсем в ином грех твой тяжкий. В тот час как твой побратим сотник Охрим и тысячи других казаков-украинцев сражаются супротив шведов за нашу святую православную веру, ты вкупе с недругами собрался проливать кровь братьев своих, россиян.
Цыбуля оторопело уставился на священника.
— Да разве я по своей охоте, отче? Будь моя воля, я бы этих птахов залетных… — начал полусотник и тут же осекся.
Поп назидательно поднял указательный палец.
— Взгляни на себя и устыдись, сын мой. Неужто ты червь земной или дитя неразумное? Разве не стонет и не вопиет душа твоя, видя пролитие невинной православной крови? Ведай, раб божий, что суровым будет спрос с тебя за грех сей тягчайший. Внемли и размысли над услышанным, ибо сам господь глаголет сейчас устами моими…
Громкий шум заставил священника высунуть голову из-под навеса. Заполнив всю ширину улицы, по селу двигалась конная ватага запорожцев. Впереди на гнедом жеребце восседал сотник Дмитро Недоля. Кунтуш на нем был расстегнут, смушковая шапка с багряным шлыком лихо заломлена на затылок. Забыв о Цыбуле, священник мигом спрыгнул с телеги на землю и, придерживая полы рясы, поспешил наперерез ватаге. Загородив дорогу жеребцу сотника, он широко раскинул руки.
— День добрый, братцы-запорожцы! Здоров будь, пан сотник! Куда путь держите?
— День добрый, святой отец! — весело приветствовал попа Дмитро, соскакивая с жеребца и обнимая священника. — Вижу, что ты никак не расстанешься с братом Иваном. Подскажи, где он сейчас.
— Пан есаул дюже занятый человек. С утра до ночи на генеральской службе, так что днем его сам леший не сыщет.
— А панночка Ганнуся? — спросил Дмитро. — Говорят, что она тоже здесь?
— И панночка с нами. Да только в такую рань гарные девчата еще сны досматривают.
Дмитро недовольно скривил лицо, вытянул себя по голенищу плетью.
— Ну и дела! К брату поздно, к панночке рано.
— А ты не журись, — сразу же откликнулся поп. — Поскольку завсегда есть одно место, где казаку рады днем и ночью. Вижу, что твои хлопцы с дороги изрядно притомились, а потому не грешно им выпить и перекусить. А шинок рядом, — указал он на крепкую вместительную избу при въезде в село.
Дмитро в раздумье почесал затылок, потрогал усы. Но чем еще можно было заняться в этом маленьком убогом местечке? Тем более после длительной утомительной дороги под густым мокрым снегом так рано наступившей в этом году зимы. И он решительно взмахнул плетью.
