Глеб Голубев - Искатель. 1968. Выпуск №2
«Петрович, ты там как хочешь по науке узнавай, но дай ты мне таких экспонатов штук пять, как я их сварю или, °ще лучше, стушу в сметане да попробую на язык, и уж будь покоен — как-нибудь я козляк от моховика отгадаю. У меня и тех и других великие тысячи на веку съедены».
Ну что? Курам на смех — дал ей несколько грибов. Так ведь представьте себе: теория с практикой как умилительно сошлись!
Бабка грибы отдегустировала. «Да, — говорит, — этот гриб масленок, другое имя- козьяк. Только он не наш гриб, не русский козьяк, а здешний, азиатский. Я его)'и с какой стороны не хаю, но он не такой!»
И представьте себе, вскоре прибывает отношение из Ленинграда, от ученых мужей!
«Не уточните ли происхождение присланных экземпляров грибов? По предварительному определению они отнесены к виду болетус лютэус, масленок обыкновенный: однако некоторые признаки позволяют описать как совершенно обо-'-обленную разновидность: значительно большая плотность гимениального слоя, отсутствие у молодых грибов обычной для этого вида пленки…» Ну, прочее. Словом, нерусский масленок…
Кстати, еще одно свойство у него обнаружили: не червивеет! Как думаете, почему? А вот почему: когда гриб на подмосковной станции в поезд садился, черви не успели вскочить, там остались. Гриб переселился, а они — нет. Вот теперь следим: какое-нибудь из здешних насекомых пе приспособит ли своих личинок на эту роль? Кто знает, все возможно…
А теперь судите как хотите. Если все, что я вам рассказал, вас не веселит, тогда, очевидно, я не могу быть полезным для литераторов. Что до меня, то мне тогда было и смешно, и, пожалуй, трогательно, и очень поучительно. На размышление меня эта смешная история наводила.
Вот взялись мы, люди, советские люди, за перестройку, переделку природы. За ее — не в отдельных единицах, видах там или семействах, — за ее полное всеобщее приручение. Чтобы от сине-зеленых водорослей до гордых пальм, от мурашки до слона все нам служило. И это дело мы доведем до конца. Но видите, однако, какое тонкое, какое сложное при сем вскрывается взаимодействие между всеми частями природы! От великого и, так сказать, до смешного… Ведь каждое звено ее, мало того, что отстаивает свою самостоятельность, покрикивая: «А ты еще сначала смирись немного, гордый человек, а потом я тебе, может, и покорюсь», но больше того демонстрирует, что в этом великом узле — природе — неизвестно, что будет, если за первую подвернувшуюся ниточку дернуть. Посадили сосну — выросли маслята. Проведем канал — кто на берегах поселится? Какие последствия вызовет возникновение в степных местах нового огромного озера, в северной тайге — гигантского пресного моря?
Мы сосной сто квадратных метров засадили, ну, пять-шесть соток. И то вон маслята. А что произойдет, когда она покроет тысячи гектаров? Голова кружится, как подумаешь. Впрочем… Ух ты! Уже семнадцать ноль семь. У вас небось головы и на деле от моих сказов закружились. Не пимши, не емши… Ну, не смею задерживать, пойдемте.
Директор встал первый. Сценарист сунул в карманы книжку и ручку, застегнул футляр «экзакты». Мы пошли к служебным зданиям, но пошли не дорогой, а узенькой тропкой, которая бежала через лужаечку и как раз сквозь рощу этих эльдарок. Посредине ее мы невольно задержали шаги и директор и я. Я оглянулся и вполне понял то глубокое удовлетворение, которое светилось на широком, приятном лице этого человека.
Тут, под стволами сосен, было уже сумеречно. Закатное солнце косо прорезало этот такой привычный для глаз северянина и такой неправдоподобный тут, за Каракумами, вечерний боровой сумрак. Алые полотнища косо лежали на стволах. Хвоя казалась синеватой. Пахло сразу и сушью очень крепко, но и сыростью чуть-чуть. Разогретой смолкой и грибком, грибком…
Не знаю, кто из нас наступил на лежащий в траве сучок. Он хрустнул, и в тот же миг что-то взорвалось под ногами, что-то метнулось вправо и вверх. Две довольно крупные птицы, часто взмахивая крыльями, вырвались в просвет между ветками. На один миг на синем небе обрисовались они характерными крутыми дужками с опущенными к земле концами длинных носов.
— Позвольте… Так ведь это же…
— Узнали? Ну, правильно: вальдшнепы! — совсем уж блаженно просиял директор. — Я немножко схитрил: знал, что они вылетят. Уже с конца сороковых годов живут, с того лета, когда сосенки сомкнули кроны. Представляете это себе? Тысячелетия они летали тут на зимовку с зимовки, и ведь даже переночевать в этих местах было негде: одни барханы: дуй до самой Дарьи… А потом вдруг летят и видят: батюшки! Сосновый борик. И пошли на снижение. Красота-то какая!.. Думаю, в первый год-два только ночевали, ну, жировали, может быть, сутки-двое. А потом поселились. Уже не пролетом, на постоянное. И возвращаются каждый год… И как вы там ни спорьте — ах, как убеждает это все меня в наших силах. Крепче, чем целые атласы карт. Чем тома статистических выкладок. Здорово-то как это все!
Я и не думал спорить: мне тоже казалось: очень это здорово!..
На автобусной остановке у рынка человечек в канадке на несколько секунд конфиденциально задержал мою руку в своей.
— А вы дипломат! — многозначительно поднял он палец кверху. — Слушали этого чудорода с таким вниманием. Можно подумать, вам и действительно показались интересными эти его сосновые грибы. Нет уж, спасибо: потерянное время… Где же тут сюжет? Где научная проблематика? При-земленно как-то все это: грибы! Масленки, так, кажется? Странный анекдот! Ну, так мне и надо за мою доверчивость…
Я пожал ему сочувственно руку. Он был прав: так ему было и надо.
Владимир Михановский
Двойники
Валы накатывались издалека. Казалось, они выбегали из-за линии горизонта, подсвеченной солнцем, которое толь-ко что погрузилось в океан. Крохотный островок дрожал от ударов. Арбен глядел в пространство, прислонившись к единственной пальме, оживлявшей унылый пейзаж. Ветер трепал просторную серую куртку Арбена, торопливо перебирал вечнозеленые листья пальмы и бежал дальше, в просторы Атлантики. В однообраз――ии волн было что-то успокаивающее. Так и стоял бы на каменистом клочке земли, наблюдая раскованную стихию.
…В тропиках ночь наступает быстро. Еще минуту назад можно было свободно разобрать мелкий газетный шрифт, и вот уже тени хищно выползли из-за скал, перечеркнули лагуну, вытянулись, поглощая друг друга, и, наконец, сомкнулись. Из-за мыса показалась еле различимая в густых сумерках пирога. Мириады фосфоресцирующих точек заплясали на волнах, располосованных надвое, и это был конец. Наступила тьма.
