Лев Кассиль - Чаша гладиатора
— Погоди, малый. Это ты куда его волокешь? — спросил Артем, не сводя с них луча.
Махан, жмурясь от света, стал финтить. Дескать, не может он бросить человека, коли тот вовсе не в себе. Стало ясно из разговора, что Махан ведет шофера просто куда-то в темный переулок и собирается, видно, отнять у него получку, которой похвастался в Подкукуевке пьяный. Шофер и сейчас все вынимал из-за борта кожанки и норовил переложить в другой карман пачку денег. Не требовалось особой сообразительности, чтобы понять, к чему клонится дело. Артем медленно сжал свой пудовый кулак и, для убедительности еще подсветив его, поводил им перед физиономией Махана. Тот отпустил спутника, отпихиваясь ладонями от кулака Артема, ворча под нос:
— Ну, ты не очень… интурист! Размахался у носа. И подлиньше тебя были, да укорачивали… Чего ты, чего ты?.. Он на мои гулял. Я ему литр цельный поставил. Что же, получить сполна не имею права? Вали обратно, откуда приехал…
Махан, продолжая бормотать, смылся в темноту. В то же мгновение из-за угла показалась едва различимая в темноте маленькая фигурка. Артем посветил фонариком. То был Сеня.
— Тебе что, плохо, папа?.. Нехорошо? — заговорил он, ловким и, как видно, уже привычным движением вдеваясь плечом отцу под мышку и перекидывая руку его себе через шею. — Это у него последствия бывают, — виновато зашептал он, обращаясь к Артему. Ему было смертельно обидно, что отец оказался в таком жалком и плачевном состоянии перед знаменитым приезжим человеком. И по тому, как он сноровисто управлялся с совершенно захмелевшим отцом, заметно было, что уже не впервой это мальчишке.
— Дай-ка я тебе подсоблю, — предложил Артем, тяжело посопев.
— Не надо, дядя, я сам…
— Да чего сам! Тяжело. Дай я ею с этого боку возьму…
Когда они дошли до дому, где жили Грачики, Артем сказал:
— Когда отца уложишь, если сам не задремлешь, выйди. Я подожду.
Он присел у ворот. Ждать ему пришлось недолго. Сеня вскоре появился, тихонько прикрыв за собой калитку.
— Ну как, угомонился? — спросил Артем.
— Спит. Он всегда быстро.
— Нехорошо это, что он пьет у вас, — посочувствовал Артем.
— Он у нас хороший был, — сказал Сеня. — Да вот как с мамой тогда вышло, так он уж у меня и стал вот так.
Оба помолчали.
Потом вдруг Артем Иванович наклонился к Сене:
— Слушай, малый… Я что тебя попросить хотел. Своди-ка ты меня сейчас на террикон. Ты давеча говорил, что видно оттуда… Поглядеть не терпится. Дорогу, верно, туда знаешь?..
И вот они поднимаются на вершину старого террикона. И с каждым шагом ночь делается просторнее. Все, что было вокруг, уходя вниз, размыкается, ширится и как бы распахивает объятия. И дальний горизонт расправляет плечи, и кажется, что все пространство вокруг медленно, во всю грудь вдыхает свежего вечернего воздуха.
Звезды в небе не становятся ближе, нет, они еще более властно манят в недосягаемое, но словно разгораются все чище и ярче. А большие огненные звезды на копрах шахт горят теперь уже в прохладной тьме, простершейся под ногами. То здесь, то там ночь беззвучно запечатывает светлые квадраты окон в домах, теснящихся внизу. Люди гасят свои огни, отходя ко сну.
Но далекий горизонт в ночной степи полон других, недреманных огней. Одни возникают из-за его смутной кромки, движутся и, взметнув короткие, как зарницы, лучи, гаснут. Другие мерцают, переливаются, словно угольки в печке, будто ветром раздувает их. Легкий, неумолчный рокот вместе со степной свежестью доносится оттуда. Там идет работа. Оттуда со временем придет вода.
Глава XIV
Слабости сильных
Пьер, вернувшись от Милы, застал Артема Ивановича в очень плохом состоянии. Дед лежал поперек гостиничной койки, не вмещаясь, пододвинув стул и положив на него одну ногу. Другая неловко съехала на пол. Он тяжело дышал и непослушными пальцами пытался развязать галстук. День, полный впечатлений, новизны, обид и утешений, не прошел даром. Сердце билось, срываясь, то совсем как будто останавливалось, то вдруг принималось частить, и каждый удар больно отдавался в левом виске, а пальцы истаивали какой-то тошнотной и вялой слабостью.
— Худо мне, — трудно проговорил Артем, увидя Пьера. — Может… доктора?
Дежурный общежития предложил вызвать, если надо, «скорую помощь» или сходить к живущему в доме напротив врачу. Пьер, перебежав улицу, остановился у чистенького крылечка, где на дверях висела табличка: «Доктор Левон Ованесович Арзумян». Но Пьер не стал читать таблички. Он разглядел рукоятку старомодного звонка, похожего на велосипедный насос, дернул раз, второй. В доме, должно быть, уже ложились, потому что откликнулись не сразу. Лишь после того как Пьер дернул за рукоятку в четвертый раз, из-за двери послышалось:
— Кто там?
— Паргдон… пргостите… Мне докторга… очень скорго… пожалуйста… пргошу!..
Кого-то очень напоминал Пьеру голос, окликнувший его из-за двери. Да и там, за дверью, видно услышав слова Пьера, насторожились.
— А это кто? — нерешительно переспросили из-за двери.
Пьер не успел ответить, как дверь приоткрылась, и над цепочкой просунулось знакомое лицо Сурена. Некоторое время оба молчали, поглядывая друг на друга и не зная, как быть. Потом дверь захлопнулась. Пьер собрался уже было позвонить еще раз — делать было нечего, надо было унижаться и просить… Но послышался звон откинутой цепочки, и дверь распахнулась.
— Сейчас, — сказал Сурен, глядя мимо Пьера, — входи. Я отца разбужу. Он дежурил. Устал. Спать лег.
— С дедом Артемом плохо, — виновато объяснил Пьер.
— Ну подожди тут.
Пьер остался один. В домике не слышалось ни звука. Чужая и, как казалось, безучастная ночь — ночь на новом, необжитом месте — заглядывала в окна. Но не прошло и минуты, как в комнату, где ждал Пьер, вошел маленький носатый человек в толстых очках, с всклокоченными волосами и старомодной бородкой клинышком. На нем был уже пиджак. Он вошел, быстро на ходу завязывая галстук.
— Это что? — спросил он, подходя к Пьеру. — От кого? Это Артем Иванович Незабудный? Мне сказали — приехал. А ты кто?.. Внук? Так что? Так что такое с дедом? Только быстро. И кратко. Живо. Ну?
И, пока Пьер, картавя больше, чем всегда, сбиваясь, вставляя в русскую речь французские слова, объяснял, что произошло, доктор Левон Ованесович, которого все в Сухоярке от мала до велика звали Левонтием Афанасьевичем, внимательно слушал, кивая головой, поглядывая красными, утомленными глазами сквозь очки, собирал инструменты, доставал что-то из шкафчика. Не успел Пьер еще закончить свои объяснения, как доктор заторопил его:
