Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
— Мы все умрём.
— А… — Ромка поперхнулся. — Нет, я понимаю, но сейчас конкретно…
— Возможно, мы умрём сегодня днём, — равнодушно ответил Йенс. — Или через несколько минут.
— Да ну тебя… — уныло сказал Ромка. Немец рассмеялся:
— Тебе что, страшно? Не бойся, незачем…
— Ты что, не боишься умирать? — удивился Ромка. Йенс пожевал бамбуковую щепочку, сплюнул в воду, пожевал снова… Ромка терпеливо ждал.
— Как сказать… — медленно произнёс немец наконец. — Я ещё не всё увидел. Хотелось бы посмотреть хоть одним глазком этот Город Света… и ещё кое-что хотелось бы сделать… Но особо бегать от смерти тоже не собираюсь. Я германец. Это обязывает.
— Это, наверное, страшно… — прошептал Ромка, поёжившись.
— Это, наверное, больно, — поправил Йенс. — Но наверняка — не так больно, как при некоторых ранениях, после которых болит неделями и хочется как раз умереть. Поскорее… Ложись-ка ты спать, римлянин.
— Почему римлянин? — удивился Ромка.
— Роман — это «римский» в переводе с латыни, — охотно пояснил Йенс и засмеялся.
— Я сейчас пойду, — пообещал Роман. — Я только ещё спросить хочу…
— Давай, — согласился Йенс.
— Олег… чего он хочет?
— Ты знал его ТАМ? — вопросом ответил немец. Ромка вздохнул:
— Да, немного… Я и Сат… Арниса знал тоже, только не люблю про это вспоминать…
— Какой он был, Олег?
— Ну… — вопрос озадачил Ромку. — Спокойный… аккуратный… учился неплохо… фехтовать и читать любил… Он старше меня был, он меня и знал-то только потому, что я за него на фехтовании болел, а моя мама была… она школьный библиотекарь.
— Олег хочет, — начал Йенс, никак не реагируя на ответ Ромки, — чтобы о нём помнили. Помнили долго. Может быть — вечно. Но этого он уже почти добился — о нём поют песни. И будут петь долго… может быть, и вечно. Ещё он хочет того же, чего и я — посмотреть этот мир. К этой цели он тоже близок. По крайней мере — в его понимании. И наконец, он хочет залить кровью улицы того места, где в нас играют — Города Света. Вот до этого он ещё не добрался. Но, когда доберётся, я хочу быть рядом, потому что это будет самое интересное место на белом свете на тот момент… А теперь ты идёшь спать, Роман.
Я делил с вами хлеб и соль.
Вашу воду и водку пил.
Ваша гибель была моя боль.
Вашей жизнью — свою купил.
Я делил с вами всё подряд:
Ваши бури, бои, пиры…
Там, где рай и ад, я вам был, как брат —
За морями эти миры…
Я писал сказку ваших дней,
Горечь правды вкусив сперва.
Я писал о ней — но она страшней
И важней, чем мои слова.
* * *
«Идти за барабанами» в прямом смысле слова было бы не подвигом, а глупостью. Мы сплавлялись ещё сутки. Первые шесть часов звук становился всё сильней, потом — начал удаляться, и под утро, когда рокот уже был слышен не очень хорошо, я приказал остановиться, причалить к берегу и, спрятав плот в прибрежных зарослях, высадиться и залечь в засаде неподалёку от берега.
Честно? Я не очень верил в сверхъестественное происхождение этого навязчивого звука. Нет, в этом мире имелась разная «нечисть», несомненно. Но барабанный бой у меня с этим не «монтировался», хоть убейте…
…Около трёх часов дня пошёл дождь. Это оказался настоящий тропический ливень — тёплый, пахнущий чем-то сладким и пряным, упругий и сильный, словно струи из поливочного шланга. Лес вокруг наполнился грохотом водяных струй. За прошедшие пять месяцев мы ни разу не попадали под дождь, и нынешнее светопреставление наводило на грустные мысли о сезоне дождей, разливах рек и прочем.
Струи ливня вбивали нас в раскисшую землю, делая её частью. Рокот барабанов стал не слышен совсем. Дождь стёр его…
…Пальцы Игоря коснулись моего бедра. Я чуть повернулся. Игорь указал глазами в сторону берега, и я усмехнулся.
Негры пробирались через кусты. Рысцой, неспешно, но уверенно, не меньше сорока. Они явно преследовали плот, собираясь напасть на ночёвке. Я рассматривал их и думал, что уже успел от них отвыкнуть — последний раз видел прошлым летом, во время схватки у дирижабля.
Я показал два пальца и сжал кулак. Мой жест, означавший двоих пленных, пробежал по цепочке.
— Рось!..
…Я перелетел куст, в прыжке ударив ногами в грудь негра — упал на него сверху опять же ногами, раздавливая грудную клетку. Звигзагг — сказали клинки, ятаган переломился с высоким звуком, выбрызгивая искры, негр отлетел к дереву, и моя дага наискось перерезала ему горло. Крутнувшись, я поймал и отбросил дагой брошенную в спину толлу. Хозяин её, метнувшийся ко мне с занесённым топором, получил пинок в грудь и рухнул прямо на тесак Димки. Ещё один до меня не добежал — в левом ухе у него вырос метательный нож Игоря.
Но я не особенно огорчился — передо мной вновь маячила раскрашенная маска… Негр отбил мой палаш верхним краем щита, дагу — ятаганом. Я скользнул на нижний уровень и отрубил ему ноги ниже колен. Он смешно заковылял по грязи на обрубках, поливая её кровью, потом дико завыл и рухнул на живот. Ударом ноги сверху вниз я сломал ему шею.
— Всё, не оглядывайся, Олег, — со смехом сказал Ясо, вытирая палаш о широченный лист, — остались только пленные.
— Раненые есть? — уточнил я.
— Плечо, — весело признался Колька. — Кость цела, ничего…
Кость у него и правда была цела, но левое плечо сильно разрублено ятаганом.
— Но зато я его в плен взял, — похвастался Колька, кивнув на связанного негра.
— Аж пятерых взяли! — восхитился Раде.
— Ну оно и к лучшему, — я ткнул в одного из негров. — Вот этого поставьте на ноги… — подождав, пока мой приказ выполнят, я подошёл к остальным четверым и начал их рубить. Неспешно, на кусочки, стараясь подольше сохранить им жизнь и усмехаясь в ответ на визг и хрип. Кровь с шипением и свистом брызгала в разные стороны — каплями, струйками и фонтанами. Когда я прекратил работать палашом, все четверо — без руке и ног, изрубленные — были ещё живы, и я, достав один из своих метательных ножей, начал, насвистывая, потрошить их.
А третьим заходом перерезал горло. Впрочем, двое к этому времени уже кончились.
— Думаю, вопрос ему вполне ясен? — уточнил я, обращаясь к Йенсу, который держал негра, и одновременно подставляясь под льющие с деревьев потоки, чтобы смыть кровь.
Йенс, ударяя негра локтем в позвоночник, начал задавать вопросы — отрывисто, его знаний языка хватало только на то, чтобы объясниться, а другие (и я в том числе) вообще ни слова не знали. Тот отвечал высоким от ужаса, визгливым голосом, умоляюще косясь на немца.
