Николай Черкашин - Искатель. 1987. Выпуск №5
Словом, некоторое время все шло очень хорошо. Служба, уютная комнатка, книги, телевизор. Мне не было скучно. Наоборот. Устав от жизненных невзгод, я отдыхала за крепкими и надежными стенами фирмы. Конечно, я не собиралась оставаться там навечно. Накопить денег и начать новую жизнь — вот что было моей целью.
Но настал день, разрушивший мой маленький теплый мирок, бросивший меня в сельву, заставивший пойти против совести.
Я и не подозревала, что это конец.
Конец!
Вако
Конец!
Келин закончила передачу, но почему-то остается сидеть на поваленном дереве.
Вообще-то она ничего, красивая! Только я перед женщинами робею. Они будто из другого теста. При них я и двух слов связать не могу: заикаюсь, краснею, мычу. И они меня не любят. Нос воротят. Говорят, что дурак неотесанный. А чем я хуже того же Пихры?
А Келин красивая! Я бы ей, пожалуй, дал золотой, а может, и целых два из тех трехсот, что мне Брас обещал…
Нет, не дам! Зачем ей деньги? Ведь ей и так конец. Убийц на нас хотела навести! Плакало бы тогда мое золото. Хоть и красивая, а такая же, как девицы в кабаке Тонца: зазеваешься — облапошат в момент!
— Вперед, — говорит Брас и толкает меня в спину.
Бросаюсь в кусты. Ветки трещат, но Келин как будто и не слышит ничего.
Подбегаю к ней и начинаю выкручивать ей руки. Какие они тонкие, словно и не человеческие вовсе…
Подходит Брас и включает фонарик.
— Как же так, Келин? — спрашивает он, выворачивая ее карманы. — По-моему, в ваши обязанности не входит ведение радиопередач. Или вам доплачивают, как радисту?
И что за дурацкая манера задавать вопросы, когда и так все ясно? Чего тянуть?
— Так что же вы молчите, милочка? Вам ведь есть что рассказать.
Келин не отвечает. В электрическом свете лицо ее словно присыпано мелом. Голова запрокинута, рот открыт. Глаза — дикие, как у кошка, которой подпалили шерсть…
С чего это я взял, что она красивая?
— Молчите? — говорит Брас и щелкает лезвием складного ножа. — По векселям надо платить. Даже если вы женщина.
Зрачки Келин превращаются в черные монеты. Она дергается и вдруг начинает кричать — тонко и жутко, как птица, укушенная говорящим скорпионом.
— Тихо! — шипит Брас и пытается заткнуть ей рот.
Поздно! Кусты раздвигаются, и на поляне появляются Илм и Арвин с фонарями в руках.
Келин уже не кричит, она мешком повисла в моих объятиях.
Брас вне себя от злости. Еще бы! Одно дело убрать человека по-тихому и все списать на сельву, другое дело — при свидетелях.
Илм смотрит на нас, выкатив глаза. Руки его разжимаются.
Фонарь падает на землю.
Буфи Илм
Фонарь падает на землю.
Боже мой! Что эти негодяи делают с Келин?!
Бросаюсь вперед и бью Вако в его расплющенный нос. Он даже не покачнулся: рычит и наносит мне удар ногой. Падаю, но тут же поднимаюсь. Чьи-то цепкие руки хватают меня за локти и прижимают их к бокам.
Оборачиваюсь и вижу широкое лицо Браса. Ночь смазывает черты, но все равно чувствуется, что он зол и напряжен. Пытаюсь вырваться, но Лен намного сильнее меня.
А мерзавец Вако продолжает держать в объятиях бесчувственную Келин. Она в его руках, как крошечная лань в когтях тигра.
Что с ней хотели сделать? Ночью, в джунглях…
Арвин стоит и непонимающе крутит головой. Огонек его сигареты бросает рубиновые блики на скуластое бородатое лицо.
— Най! — кричу, стараясь вырваться из лап ботаника. — Помогите! Они же убьют ее!
Проводник еще несколько секунд стоит в нерешительности, затем медленно подходит к Вако и говорит тихо, но с угрозой:
— Отпусти. Слышишь?!
Вако рычит, но женщину не отпускает. Он смотрит на Браса, словно спрашивая, как ему поступить.
И вдруг я чувствую, что руки мои свободны.
— Брось ее, Вако! — приказывает Лен и устало опускается на траву.
Вако разжимает объятия, и Келин валится на землю. Белые волосы рассыпаются по плечам.
— Что здесь происходит, черт побери?! — кричу я, бросаясь к лежащей женщине. — Что вы хотите от этой несчастной? Объясните наконец, Брас!
Ботаник роется в кармане, вытаскивает из его глубин стеклянный цилиндрик, вытряхивает на ладонь таблетку и, сморщившись, глотает ее.
— Если бы не мы, эта «несчастная» женщина отправила бы всех нас на тот свет и глазом не моргнула, — говорит он, убирая таблетки обратно. — Она же подсадка!
В голове крутится разноцветный хоровод, будто мозги заменили опилками и они утратили способность соображать.
— Ничего не понимаю… Какая подсадка? При чем здесь Келин? — растерянно спрашиваю я. Просыпаются смутные подозрения. Мне становится страшно, и я глушу их.
Брас молчит. Он о чем-то размышляет.
— Пойдемте к костру, — наконец говорит он и тяжело встает, прижимая руку к груди.
Вако ухмыляется и мгновенно исчезает в зарослях. Арвин курит как ни в чем не бывало. Он затягивается глубоко, с присвистом, и, как всегда, обводит джунгли подозрительным взглядом. Равнодушие его напускное. Происшествие волнует его не меньше, чем всех остальных.
Беру Келин на руки и осторожно иду к лагерю. Она маленькая, трогательная, как спящий ребенок. Пряди белых, с золотым отливом волос цепляются за ветви и шипы. Глаза закрыты, поэтому лицо в темноте кажется сплошным размытым пятном.
Почему Брас назвал ее подсадкой? Да и что значит — подсадка? Что же ты сделала, Келин? В чем твоя вина? Жила ты на Эсте и, наверное, не подозревала, что существует страшная планета Ферра. Что забросило тебя сюда, что заставило погрузиться в мир сельвы, страшный не своей природой, а своими людьми?
Келин очнулась!
Она открывает глаза и удивленно смотрит мне в лицо. Наконец память возвращается к ней, и взгляд ее мутнеет. Исчезает чувство и мысль, остается одна пустота, бездонная, как космос. Или мне это чудится? Ночь всегда меняет смысл происходящего…
Что же со мной случилось?
Нет, я, конечно, вступился бы за любую женщину, будь она даже уродливой старухой. Но Келин… Келин — это другое. Почему мне радостно нести ее на руках, прижимать к груди?
Может быть, она мне просто нравится? Но мне нравились многие женщины. Ими я любовался, а Келин хочется защищать.
Неужели надо было попасть в сельву, чтобы испытать такое?
Кусты расступаются, и мы выбираемся к лагерю. Костер прогорел до углей. Голубая трава сплелась в живой шевелящийся ковер. Тонкие усики обвили сапоги храпящего капрала. Наверное, это не опасно, раз Арвин так спокоен.
Брас и Вако уже расположились на своих вещмешках. Вако доволен. Он грызет галету и прихлебывает кипяток из кружки. Брас раздражен. Он хмурится и мнет в руках противомоскитную сетку. Лоб прорезали тяжелые морщины, подчеркнутые красноватым отсветом углей.
