Лев Линьков - Большой горизонт
Последняя фраза в дневнике Алексея Кирьянова осталась незаконченной: «По-моему, необходимо, чтобы на мысе Доброй Надежды...»
«Вихрь» ошвартовался у пирса только в девятом часу утра, вымытый, надраенный, словно был на параде. Отдавая с ходового мостика последние команды, Баулин закинул руки за спину, что, как я уже приметил, служило у него верным признаком плохого расположения духа.
«Неужели «Вихрь» не нашел «Тайсей-Мару»? Или он опоздал, и шхуна пошла ко дну? А возможно, сигналы бедствия были очередной уловкой рыбаков-хищников, отвлекавших на себя внимание пограничников?» (Мне довелось слышать не одну подобную историю.) Вопросы вертелись у меня на языке, но, видя настроение командира, я не рискнул задать их ему. По вполне понятным причинам я не мог задать их при нем и кому-либо из команды, даже хорошо знакомым мне боцману Доронину и рулевому Атласову. Показалось даже, будто Баулин поздоровался суше, чем обычно, но вскоре я узнал, что у него не было оснований для приветливых улыбок. Собрав всех офицеров в штабе, Баулин рассказал о случившемся.
Вот почему «Вихрь» выглядел таким чистеньким, словно только что выкупанный младенец! Когда «Вихрь» подошел к «Тайсей-Мару», обнаружилось, что палуба ее пуста. Похоже было — экипаж давным-давно покинул потерявшую управление шхуну.
«Вихрь» дал несколько отрывистых сигналов сиреной, и тогда только над фальшбортом шхуны появилась пошатывающаяся фигура японца в синем платке. Он едва смог помахать рукой.
Высаженные на борт «Тайсей-Мару» боцман Доронин, военврач базы и трое матросов обнаружили, что двигатель и рулевое управление шхуны в полной исправности, но все двенадцать членов ее экипажа недвижимо лежат в носовом и кормовом кубриках. Только тринадцатый, тот, что встретил «Вихрь» — он оказался радистом, — был еще в состоянии держаться на ногах.
«.Похоже на острую форму лучевой болезни»,— осмотрев рыбаков, заключил военврач.
Из несвязных рассказов радиста и шкипера шхуны выяснилось, что месяц назад в южной части Тихого океана шхуна попала в ливень с пеплом. Пепел принесло с юга, должно быть, из района атола Бикини, где американцы произвели новые испытания нескольких водородных бомб.
Японские рыбаки не сразу догадались, что за страшная беда настигла их корабль. Когда же болезнь свалила их, покрыв тело язвами и поразив легкие, они долгое время не могли наладить радиосвязь, и течения и ветры все несли и несли их к северу.
Узнав, какое именно бедствие терпит «Тайсей-Мару», американский китобоец «Гарпун», подошедший было к ней, немедля повернул обратно.
Пограничники обмыли всех рыбаков, окатили палубу «Тайсей-Мару» из пожарных шлангов, снабдили японцев свежими продуктами и пресной водой. Забуксировав шхуну, сообщили о происшедшем по радио в отряд и японским кораблям, которые могли находиться поблизости.
Под утро к «Вихрю» и «Тайсей-Мару» подошел японский краболов. Не мешкая проделав все необходимые формальности, пограничники передали ему соотечественников и шхуну.
Едва Баулин закончил свой невеселый рассказ, как радио Камчатки сообщило очередную сводку: «Извержение сопки Безымянной усиливается». Однако в сравнении с известием о новой трагедии, постигшей японский народ, это сообщение показалось если не малозначимым, то второстепенным. Конечно, трагедия «Тайсей-Мару» — капля, если ее сопоставить с судьбой Хиросимы и Нагасаки, но в этой капле снова отразилась угроза атомно-водородной войны.
— Как же у капитана «Гарпуна» хватило совести бросить рыбаков! — сказал я, когда мы с Баулиным шли домой.
— Наверно, капитан китобойца испугался заразы, — ответил Баулин. — А может быть, он снесся по радио с кем-то из начальства и получил соответствующую инструкцию, может быть, кому-то и хотелось, чтобы «Тайсей-Мару» пропала без вести... Хуже варварства! Варвары, те, по крайней мере, не клялись в гуманных чувствах, в любви к ближнему и, убивая, не прикрывались именем божьим.
Трудно допустить хоть на момент, чтобы капитан какого-нибудь советского корабля отказал японским рыбакам в помощи. А «Баку» разве не подошел к нам, когда извергался «Старик»? — Баулин помолчал.— Ну, прочли кирьяновский дневник?
— Натерпелся парень, прямо герой, — сказал я.
— Вы знаете, — улыбнулся Баулин, — Алексей ведь не встретил нас, когда мы вернулись на остров после извержения «Старика». Спал на пирсе как убитый. Видно, вышел встречать да так, не дождавшись, и уснул.
— А что это он тут не дописал? — показал я неоконченную фразу в дневнике.
— Алексей предлагал впредь все склады базы строить на мысе, который он окрестил мысом Доброй Надежды. С тех пор мы его так и называем, там и строимся.
— Многие ли семьи возвратились тогда на остров?
— Все! — Баулин рассмеялся. — Чудак вы человек! Не каждый же год подряд «Старик» будет кашлять. Напротив — семей у нас с тех пор прибавилось: пятеро офицеров из отпуска с материка молодых жен привезли.
— А Кирьянова чем-нибудь отметили?
— Как же! Начальник пограничного округа наградил его именными часами. Москва — медалью «За отличие в охране государственной границы СССР», а Дальневосточный филиал Академии наук — Почетной грамотой.
— Филиал Академии наук?
— Чему вы удивляетесь? Ведь за все время извержения «Коварного старика» Алексей, помимо личного дневника, вел подробнейшие записи. Из Петропавловска-Камчатского к нам на Н. приезжали ученые-вулканологи, так они просто диву дались: «Наблюдения товарища Кирьянова — для нас сущий клад!»
Мыс Доброй Надежды... Как-то, неделю спустя, мы гуляли на нем с Маринкой и боцманом Дорониным. Далеко, почти на самом горизонте, шел какой-то корабль.
— Парусник, — посмотрела в бинокль Маринка.
— Японец. Двухмачтовая, моторно-парусная шхуна типа «Хризантемы», — подтвердил боцман.
— Как вы поймали-то ее, в конце концов?
— В ледовом шторме. Алеха Кирьянов тогда отличился, — сказал Доронин.
А о себе опять ни слова...
Глава седьмая Последняя улыбка «Хризантемы»
Трудно узнать в этой обледенелой, засыпанной снегом шхуне красавицу «Хризантему». Бушприт превратился в огромную, неуклюжую ледяную болванку, наклоненные к юту фок- и грот-мачты и длинные реи тоже обледенели. Снасти смерзлись, провисли под тяжестью снега. Даже рында и та в снеговой шапке.
Вокруг «Хризантемы» громоздятся торосы. Они сжали ее, накренив на левый борт.
