Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
Он приглушил струны. Никто не хлопал, все просто молчали, не глядя друг на друга. Молчали, пока тот же парнишка с гитарой не подобрал новую грустную мелодию и не запел по-английски:
— В полях под снегом и дождём —
Мой верный друг,
мой бедный друг —
Тебя укрыл бы я плащом
От зимних вьюг,
от зимних вьюг.
А если мука суждена
Тебе судьбой,
тебе судьбой,
Готов я скорбь свою до дна
Делить с тобой,
делить с тобой…
Я знал эти стихи Бёрнса, но по-русски. Они мне всегда нравились…
— Пускай сойду я в мрачный дол,
Где ночь кругом,
где тьма кругом —
Во тьме я солнце бы нашёл
С тобой вдвоём,
с тобой вдвоём.
И если б дали мне в удел
Весь шар земной,
весь шар земной,
С каким бы счастьем я владел
Тобой одной,
тобой одной…
— Почему ты стоишь один в темноте? — я обернулся и увидел Сандру. Она улыбалась, и улыбка была чуть смущённой. Не дожидаясь моего ответа, она быстро сказала: — Я тебе так благодарна… но я тебе плохо отплатила. У вас погибшие… и четверо твоих остаются у нас…
— Каждый волен решать, где ему оставаться и с кем идти, герцогиня, — ответил я спокойно. Сандра на миг запнулась, словно не решаясь что-то сказать, но потом выпалила:
— Оставайтесь все! Чем плохо?!
— Да ничем, — пожал я плечами. — Просто не для нас. Меня лично ждёт Пацифида, а остальные просто идут со мной, потому что этого хотят… — и добавил:
— Теперь всё это странно,
Звучит всё это глупо,
В семидесяти странах
Зарыты наши трупы…
— и это тоже романтика, Сандра.
И я подошёл ближе к костру, возле которого сидела Танюшка. Она посмотрела на меня снизу вверх и тихо спросила:
— Проветрился?
— Да, Тань. Я сяду? — она хлопнула рядом, и я опустился на расстеленный плащ. — Тань, — я толкнул её локтем, — ты не обиделась?
— Эх ты, — вздохнула она и погладила раненое плечо. — Опять тебя зацепили…
— И ещё руку под локтем, — вздохнул я. — И ещё сердце, Тань. Сразу несколько ударов, и так точно…
— Ты про Джека? Он мне сказал. Жаль, что он ушёл…
— Не только из-за Джека. Про Вадима знаешь? — Танюшка кивнула. — А больше всего, Тань, знаешь — из-за Арниса.
Она помолчала. Потом коснулась губами моего уха и шепнула:
— Если бы ты этого не сказал, мне было бы тяжело с тобой… дальше, — и, пока я переваривал её слова, она добавила: — Но вообще-то, знаешь. Олег… всё справедливо. Каждый сам выбирает, как будет жить. И умирать. Только сам.
— А где Сергей и Ленка? — спросил я, чтобы хоть что-то сказать.
— Они давно ушли, — пожала плечами Танюшка. — Ленка его увела… Хочешь, — Танюшка улыбнулась углом рта, — и мы пойдём?
— Куда? — резко затормозил я.
— Ты меня трахнешь, — пояснила Танюшка. — Именно трахнешь, говорят, это помогает от переживаний… Я потерплю. Помнишь, как ты это сделал тогда, в Англии?
— Тебе что, тогда не понравилось? — осведомился я.
— Понравилось, — призналась Танюшка. — Только вообще-то ты мне не из-за этого нравишься…
— А что, разве бывает, что нравятся только за это? — удивился я. Танюшка удивилась тоже:
— Да, и нередко… А, конечно! Это… — она засмеялась. — В общем, это девчоночьи разговоры. Мальчишки же за глаза обсуждают девчонок? Обсуждают-обсуждают, не отворачивайся… Ну, и мы тоже парней обсуждаем. Многие как раз на это и упирают — какой её парень секс-гигант… Олег, да ты смущаешься?! — она весело удивилась. — Правда смущаешься, вот это да!
— Я не говорю за глаза о девчонках, — сердито отозвался я. — И не думаю, что я секс-гигант.
— Ты такой, как надо. Особенный, — серьёзно ответила она. — Самый лучший… А вот я у тебя, — она вздохнула, то ли в шутку, то ли всерьёз, — средненькая вся…
— Ты — средненькая? — усмехнулся я. — Ну-ну…
— Конечно, средненькая, — упорствовала Татьяна. — У Ингрид грудь красивей, и у Ленки Чередниченко, кстати, тоже… У Клео талия тоньше, а бёдра шире… И у Радицы, и у Лидки ноги длиннее…
Она упоённо перечисляла свои недостатки, пока я не прервал её:
— Ничего подобного. И ноги, и грудь, и талия у других девчонок хуже…
— А ты их разглядывал?! — возмутилась Танька. — Ах ты, порочный мальчишка! — и вдруг добавила. — А самое страшное, Олег — это то, что мы всё равно умрём.
— Жанна из тех королев,
Что любят роскошь и ночь…
— пел неподалёку Игорь.
— Да, — отозвался я. — Мы вернёмся в Европу через пару лет, я соберу всех, кого смогу собрать и пойду на Город Света.
— Я с тобой, — спокойно ответила Танюшка. И я кивнул в ответ…
… — У королевы нет сил.
Трудно пойти вновь на риск.
И она разбивает часы,
Чтобы продлить себе жизнь —
Жить!!! Ведь пока,
Как богиню, на руках
Носят Жанну,
Жанну…
— Пошли к остальным, — попросила Танюшка, и мы вышли к огням. Олег Крыгин (у него левая рука была на перевязи) увидел меня первым и оживлённо зашумел, остальные подхватили, и Раде — неожиданно для меня — перекрыл остальных:
— Спой, Олег! Спой, князь!
Я отмахнулся, смеясь, но шум нарастал (в том числе, орали и совершенно мне незнакомые люди), и я, отчаявшись отмахаться, знаком попросил у Игоря его инструмент, который он мне ловко перекинул. Настраивая его, я не столько пытался добиться хорошего звучания — уж Игорь-то знал, как отрегулировать свою бандуру, лучше моего! — сколько соображал, что же спеть.
— Ладно, сейчас! — рявкнул я, выпуская из-под пальцев перебор. — Тихо!..
По рыбам, по звёздам носит шаланду —
Три грека в Одессу везут контрабанду…
Я всегда любил эти стихи Багрицкого, хотя, если честно, не всё в них понимал. Не знаю: нынешние слушатели («подзаборный Интернационал» по определению, которое когда-то дал Йенс), конечно, тоже не всё понимали, но слушали очень внимательно, с молчаливым одобрением, и я разошёлся:
— Так бей же по жилам, кидайся в края,
Бездомная молодость, ярость моя!
Чтоб звёздами сыпалась кровь человечья,
Чтоб выстрелом рваться Вселенной навстречу
И петь, задыхаясь на страшном просторе:
«Ай, Чёрное Море! Хорошее море!»
Мне захлопали, засвистели одобрительно. Я передал кому-то арфу (лиру) и, сев, получил поцелуй от Танюшки, которая мною явно гордилась. Правда, эту гордость она выразила со своим обычным своеобразием:
