Станислав Токарев - Искатель. 1981. Выпуск №4
Потом Сибирцев поднял револьвер Якова, оттянул курок и увидел, что перекосило патрон в барабане. «Какой же ты дурак, Сибирцев, — отстранение, как о постороннем, подумал он, — о какой чести может идти речь? Нужно было опять испытывать судьбу? Не понимаю, на кой черт…»
Через сад он прошел к дому и увидел Машу. Она стояла на террасе, прижавшись щекой к деревянному столбику, и остановившимся взглядом наблюдала за Сибирцевым. Он подошел, поднял, держа за ствол, наган Якова, покачал его.
— Нет, видно, я совсем неисправимый… — раздумчиво проговорил он. — В спину стрелял… Патрон перекосило, бывает же такое… — Сибирцев недоуменно пожал плечами и отшвырнул наган в кусты. Сел на нижнюю ступеньку, сжал виски ладонями, уперев локти в колени. — Возможно, я не имел права его судить… — пробормотал он. — Может быть, он искупил бы свою вину… Вину?.. — повторил он удивленно. — Нет, он не хотел и не мог этого. Не мог… Его окружили, Маша, очень плохие люди, а он привык. Было поздно… Я знаю, что я не прав, но я не мог поступить иначе, Маша. Не мог.
— Мама умерла, — негромко сказала Маша, не меняя позы. Сибирцев поднял голову, словно прислушиваясь к ее словам. — Когда ударил колокол, она открыла глаза и сказала мне: «Знаешь, Машенька, а ведь Яша сейчас умер».
Сибирцев начал приподниматься, не спуская с нее глаз.
— Она умерла тихо, как уснула… Яша правда умер?
— Его давно нет, — ответил Сибирцев. — Он умер давным-давно. Когда мы с ним были совсем молодыми. Это было очень давно, Маша…
— Я знаю, — устало сказала она. — Сегодня ночью я слышала весь ваш разговор…
Над селом неистовствовал колокол…
Отец Павел, привстав на козлах, хлестал кнутом коней, гнал бричку. Он слышал колокольный звон и видел густой дым, встающий над Мишарином. Сердце предвещало беду. Уже на подъезде к селу он вдруг понял, что горит его дом. И это открытие его сразило. Он упал на сиденье, и кони сами, замедлив бег, выкатили тарахтящую бричку на середину булыжной площади.
Дом бушевал в огне, горели и бросали длинные языки пламени столетние липы на усадьбе, заворачивалось от жара кровельное железо на крыше, раскаленные добела листы его падали, разбрызгивая искры, на улицу.
Павел Родионович, сойдя ватными ногами на землю, безумными глазами оглядел пожар и кинулся к дому. Его перехватили толпящиеся на площади мужики и бабы. Вовремя сдержали. От жара едва не занялась, но пошла дымными курчавинами поповская борода.
— Господь с тобой, батюшка! — завыли старухи. — Куда ты в геенну огненную-то?.. Отошла Варвара Митревна, царствие ей небесное, прими, господь, отошла, батюшка… Помолись за ее, усопшую!..
Он позволил подвести себя к бричке. Кто-то помог прилечь на сиденье, чья-то рука положила на лоб холодную мокрую тряпицу. Сознание как будто покинуло его, но в горячечном пылающем мозгу бились слова Маркела: «Бог милостив, Паша, даст атаман прикурить твоим антихристам… Наша пора идет, Паша». Потом Павел Родионович услышал чей-то знакомый громкий голос: «Чего стоишь, дура, беги в кузню, багры тащи! Да ведра давайте! Огонь сдержать надо!»
Он открыл глаза и застонал от ослепительного солнца. Наконец разглядел. Это кузнец Матвей командовал мужиками.
— Водой заливай! Соседей, говорю, заливай, перекинется огонь-то! Ну чего рот раззявил? Полезай на крышу да ведро подхватывай! Эй, бабы, еще воды тащите!
Кузнец подошел к бричке, хмуро взглянул на попа.
— Прикатил, значица, Павел Родионыч? Ну-ну… Грех говорить, да чую, сам ты беду накликал. Ну да господь те судья… Не у одного тебя горе-то нынче. Эвон сколько мужиков бандюки положили. Загляни в храм-то, увидишь… А в доме твоем они самые вместе с атаманом своим пировали, стало быть. Вот так, святой отец! — Кузнец в сердцах махнул рукой и отошел к мужикам.
«Сам накликал, — колоколом бились в мозгу слова кузнеца. — Надо ехать! — сверкнула мысль. — Бежать!.. Но куда, куда теперь бежать?.. Варя! Куда от нее? И где она? Нет… У престола господнего…»
Павел Родионович услышал конский топот и с трудом повернул голову. На площадь влетела бричка с пулеметом на задке. Из нее выбрались двое. Одного он знал — злыдень Баулин. Другого, в кожаной тужурке и фуражке, видел впервые. Приехавшие размяли ноги и пошли к нему, о чем-то переговариваясь.
— Гражданин Кишкин будете? — строго спросил незнакомый. — Настоятель местный?
Павел Родионович слабо кивнул, прикрыв глаза ладонью.
— Вы арестованы как злостный пособник бандитов, — продолжал незнакомец. — Ордер на арест предъявлю в Козлове, в чека.
— Господи! — испуганно запротестовал Павел Родионович. — Да какой же я пособник? У меня у самого горе… Жена моя, Варюшка… Дом вот…
— А про то нам ваш свояк Маркел расскажет, — неумолимо заявил незнакомец. — Баулин, запри его куда-нибудь… И чтоб глаз не спускал.
«Все! — понял Павел Родионович, услыхав от чекиста имя Маркела. — Теперь конец…» И ему стало все равно.
В воротах церковной ограды, куда повел его продармеец, приставленный Баулиным, он вдруг увидел Егора, стоящего посреди двора в полной растерянности.
— Батюшка, — всхлипнул старик, утирая слезы рукавом рясы, — погорели мы с тобой, осиротели… И-эх! Бяда, милай!.. Мою-то пристроечку тожа сожгли вороги. Сироты мы теперя…
— Ну что ты, Егорий? — Отец Павел горько усмехнулся и потрепал его по плечу. — Несть числа человеческим страданиям. А ты — пристроечка…
— Варвару-та Митарьну, — захлебываясь слезами, продолжал старик, — бандюки сильничали… Марфушка твоя сказывала, она сбяжала, умом тронулася. Сильничали, а посля сожгли… Уж так кричала, батюшка…
Отец Павел окаменел.
— А ето вот я у атамана в кармане взял. На выгоне он, батюшка, конем придавленный насмерть.
Старик протянул отцу Павлу его золотой наперсный крест, кольца и сережки жены… Сережки с изумрудами! Они были в багровых пятнах засохшей крови. И крест, и кольца!.. Ее обручальное кольцо…
Павел Родионович ничего не сказал, повернулся и на ощупь, словно слепой, поднялся на паперть.
— Возьми, батюшка! — крикнул вдогонку старик.
Но он молча вошел в церковь и сел в темном углу притвора, опустив лицо в колени.
…А ночью, воспользовавшись тем, что охрана заснула, он неслышно поднялся на колокольню и, обратясь к мерцающим внизу чадящим углам сгоревшего своего дома, прошептал:
— Иду к тебе, Варюшка, иду, матушка… Прими душу мою…
Можно было подумать, что это ветер осторожно тронул высохший древесный лист и плавно кинул его с высоты на затянутый ползучей травкой церковный двор…
