Павел Автомонов - В Курляндском котле
— Стрелять по нему, — так не снимешь же черта из автомата. Да и руки озябли, — прикинув на глаз расстояние, сказал Капустин.
В это время к нам подскочил партизан.
— Товарищ Капустин! Выстояли! На нашем фланге «прочесчики» бегут.
— Тикают гитлеровцы! — закричали с правого фланга.
— Отходят, отходят! В пятый раз! Убегают! — слышится от пулеметчиков, лежавших в центре обороны.
— Пора, хлопцы! — Капустин поднял ракетницу и выстрелил.
В пятый раз откатывались фашисты на исходный рубеж, оставляя трупы солдат. Но мы не дали им остановиться. Поддерживаемые партизанами, парашютисты поднялись и с громким «ура» стали теснить левый фланг врагов на Абаву. Партизаны выгоняли гитлеровцев на тот самый лед, который должен был, по их замыслу, стать местом нашего уничтожения.
Вражеские пулеметчики, расположившиеся на южном берегу, не разобрались и ударили по своим в панике бегущим воякам. А с северного берега из-за кустов по льду били без устали три партизанских пулемета, автоматы.
Но вот на южной стороне фашисты умолкли, разобравшись в чем дело. Но было уже поздно. Новые группы партизан, выскочивших на обрывистый берег, добивали ползавших и метавшихся по льду фашистов. Семьдесят трупов покрыли залитый кровавыми лужами лед Абавы.
После боя мы еще три дня жили в отряде «Красная стрела», ожидая нового наступления.
Но фашисты не приходили. Чтобы подготовить новую карательную экспедицию, нужно было время. К тому же наш отпор разрушил предположения врагов покончить с нами одним ударом, на что фашисты возлагали свои надежды.
Убежавший из отряда «Красная стрела» немец Христиан, вызвавшийся быть проводником экспедиции, был расстрелян самими же фашистами. Они заподозрили его в том, что он подослан партизанами, чтобы спровоцировать экспедицию.
КОГДА ШУМИТ ВЕСНОЮ ЛЕС
Разве поверишь в листок отрывной,
Неужто так время летит скоротечно…
— говорил стихами Павел Ершов второго мая тысяча девятьсот сорок пятого года, всматриваясь в лес, даже ночью полный весеннего шума, пахнущий смолистой листвой, запахами первых цветов, свежестью… На поляне, где мы находимся, сложен хворост для костров. К нам должен сегодня прибыть самолет и сбросить «гостинцы» с Родины.
Вопреки тому, что читал Павел, время тянется медленно-медленно. Кажется, что сейчас должно светать, самолет сегодня не вылетел, но уходить с поляны никто не желает, мы ждем, до боли напрягаем слух. Нет, в воздухе не слышно знакомого гула. И когда казалось, что все наши ожидания на сегодня не оправдались, вдруг Агеев крикнул:
— Летит! Летит!
— Зажечь костры, — раздалась команда Зубровина.
Через минуту вспыхнувшее ярко пламя озарило поляну.
Самолет прошел мимо, развернулся и пошел на снижение. Вот он покачал приветственно крыльями, и мы увидели падающий мешок… Сбросив груз, летчик сделал круг над лесом, снизился еще и пролетел так низко над площадкой, что, казалось, крылья его касались верхушек деревьев. На несколько мгновений замер мотор, и мы ясно услышали:
— Привет, ребята! — голос прозвучал оттуда, с неба.
Мы были ошеломлены. Десяток шапок взметнулись вверх, мы бежали вслед уходившему самолету, кричали. Не передать словами, как дорог был нам в эти минуты человек, принесший простые и сердечные слова привета с Большой земли. Не было для нас груза дороже этих задушевных слов.
Веселые, взволнованные мы шагали в лагерь. Там новая радость. Володя Кондратьев, дежуривший на рации, сообщил:
— Товарищи, советские войска заняли Берлин. Красное Знамя Победы развевается над рейхстагом!
Мы стояли, не зная, как выразить свои чувства. То, чего мы ждали, — совершилось.
— Товарищи, — я слышу голос Зубровина. — Конец фашистам! Победа!
— Фашистский Берлин пал! — разнеслось над поляной.
Мы впервые за долгое время нашего пребывания в Курземе кричали полным голосом, не боясь, что нас могут окружить враги, что своим криком мы можем открыть себя — Красное Знамя Победы над рейхстагом!..
На глазах у бойцов, ежедневно и ежечасно встречавших смерть лицом к лицу, блестели слезы радости.
Третьего мая я передавал фронту радиограмму о совещании высшего и старшего командного состава курляндской группы немецко-фашистских войск.
Обсуждался вопрос о капитуляции курляндской группировки перед войсками маршала Говорова..
Голосование оказалось безрезультатным. Половина генералов высказалась за капитуляцию, остальные за то, чтобы продолжать сопротивление.
Но и того, что произошло, было достаточно, чтобы составить ясное представление о моральном состоянии фашистских войск в Курляндии.
— Лопнут скоро фашисты в Курземе! — улыбаясь, говорил Костя Озолс.
— Но нам еще может быть жарко, товарищи, если какое-то время не капитулируют фашисты. Пойдет борьба за каждый метр, за каждую просеку, — предупредил Зубравин.
В последующие дни вся линия фронта — от Тукумса до Лиепаи ожила. Артиллерийская канонада гремела днем и ночью. Полиция и отряды СД, недавно еще рыскавшие по лесам в поисках партизан, словно парализованные грозными отзвуками боев, теперь бездействовали. Советские штурмовики и бомбардировщики носились над дорогами, бомбили мосты и скопления маневрирующих гитлеровцев. Данные, которые мы получали со всех сторон, говорили о растерянности фашистского командования. Точно загнанные в клетку звери, фашисты метались на тесной территории «котла», не находя выхода.
Я еще ни разу за семь месяцев пребывания в Курземе не видел Зубровина таким довольным, как седьмого мая, когда они с Колтуновым и Агеевым возвращались после встречи со «старичками».
«Старички» — жители Кулдыги. Это были местные люди, латыши, передававшие нам ценную информацию о движении на дорогах, о дислокации гитлеровских войск. «Старички» не совершали подвигов с автоматами. Они жили в домах, спали на чистых постелях и не мерзли ночью под открытым небом Латвии. Но они жили, выражаясь словами моих товарищей, честно, как люди. Они принимали по радио сводки Советского Информбюро, распространяли их среди населения, искали связи с партизанами и по силе возможности боролись против фашистов. Возглавлял эту «старую гвардию» хороший знакомый Яна Залатиса, в годы Советской власти работавший главным агрономом в уезде.
Зубровин поручил «старикам» следить за штабом армии, расположенным в те дни в Кулдыге. Двое — агроном и другой, работавший дворником при доме, где помещался штаб, заметили, что во время бомбежек штабные офицеры, оставив раскрытыми двери, бежали в бомбоубежище.
