Александр Мартынов - Подкова на счастье
Но, во всяком случае, загорать в такую погоду было самое то. Тимка, Олег" Зима", Борислав" Молчун" и старший из братьев Пришлых, Борька, этим и занимались. Лежали над памятным водопадом. Разговаривать было лень. Лень было даже ругать девчонок, которые окончательно помешались на чистоте и её наведении. Тимка, впрочем, нетнет, да и поглядывал на Борислава. Его историю он узнал недавно, буквально вчера, и она была такой же дикой, как у большинства здешних…
…Когда-то — в другой, прежней, жизни — его звали Максим. Он не любил об этом вспоминать, потому что с этим именем были связаны самые чёрные, пожалуй, дни прошлого.
Матери Максим не помнил — она умерла при родах. Отец воспитывал мальчика как мог и как умел, а умел он, очевидно, неплохо, потому что Максим всегда был сыт, одет и ухожен. Но в 2002 году, как раз когда Максим пошёл в школу, окончательно разорился на воровстве сменявших друг друга директоров отцовский комбинат удобрений. Почти восемьсот рабочих оказались на улице.
А ещё через год отец Максима получил шесть лет за кражу кар-тошки из погреба одной дачи. Возмездие преступнику было скорым и неотвратимым, как нельзя лучше иллюстрируя тезис о неизбежности наказания в демократическом государстве — вор не успел даже накормить сына, как уже оказался в строгих и справедливых руках слуг закона. Прокурор настаивал на восьми годах — уж больно уважаемый человек оказался обокраденным. Но пламенные речи адвоката и снисхождение судей помогли скостить срок на два года.
А Максим оказался в детдоме, где быстро заслужил от персонала кличку «Бешеный».
Для восьмилетнего мальчика рухнул весь привычный мир. Он не мог поверить и не верил, что отец — вор. Но все говорили об этом, и Максим ощетинился на этот мир, как волчонок, готовый рвать и кусать даже с лаской протянутые к нему руки. Там, во внешнем мире, могли быть только чудовища и кошмары, там не было ни правды, ни любви. Максим дрался, то ревел, то хохотал без причины, а временами просто бился в истерических припадках, не слушал никого и ничего и не реагировал на замечания. И вполне естественно, что очень скоро "авторитетная комиссия" признала мальчика умственно отсталым и приговорила к помещению в спецприют. Никто не дал себе труда — да и не собирался его давать! — разобраться в причинах поведения восьмилетнего ребёнка. В конце концов, Максим был просто одним из десятков тысяч осиротевших русских детей — не сын олигарха или чиновника, не представитель угнетаемых нацменьшинств…
Просто русский мальчик, которому не повезло родиться во власти государства чудовищ и кошмаров. Он и сам не знал, что повторяет путь тысяч таких же детей, которых вместо оказания квалифицированной и действительно нужной психологической помощи легко и просто списывали из жизни: "Необучаем… Отставание в развитии… Мозаичная шизофрения… Олигофрения… Паранойя…" Система воспитания детейсирот в "новой России" уже давно превратилась в смесь тюрьмы, публичного дома, рынка рабов и лагеря смерти, стала одним из инструментов чудовищного по масштабам, жестокости и изощрённости геноцида русского народа. И никого уже не удивляли статьи и репортажи о кладбищах замученных воспитанников на задних дворах, о сексуальных утехах богатеев в подвалах, о создании "естественно неестественных условий" через лишение пищи, одежды, сна, еды, о торговле органами и «целыми» детьми… Да и всё меньше становилось таких статей и репортажей — РФ начала ХХI века была объявлена страной официально счастливой, а значит — ничего подобного происходить не могло. И десятки тысяч здоровых, сильных, умных мальчишек и девчонок, которые могли бы поднять и вытащить Россию из страшного болота, в котором она захлёбывалась, становились наркоманами, сумасшедшими, алкоголиками или просто трупами ещё до достижения ими возраста получения паспорта с гордо расправившим крылья мутантом на обложке…
В какой-то степени Максиму повезло. Персонал «спецака», куда он попал, состоял из сплочённой кучки подвижников, упорно и героически без натяжек боровшихся за своих воспитанников, среди которых у трети была такая же судьба, как у Максима. Учителя и воспитатели всеми силами старались дать этим детям нормальные знания и не позволить им и в самом деле стать психически неполноценными. Это была безнадёжная борба. Умный, талантливый, знающий ребёнок всё равно выходил из стен «заведения» с документом, надёжно перекрывавшим ему все пути в жизни. Обратной дороги — в "нормальный мир" — для него не предусматривалось. Но по крайней мере человек уходил из стен приюта в здравом рассудке…
Максим «отошёл». И «отошёл» быстро, потому что его история не была необычной здесь и здесь знали, как надо говорить и вести себя с восьмилетним мальчишкой, который вдруг начинал в ответ на ласковые слова бить кулаками по столу или кричать — просто бессмысленно кричать. И два года Максим жил одной надеждой — рано или поздно вернётся папа. Он уже отсидел много. Осталось всего четыре года. Всего четыре… Максиму будет двенадцать, когда он вернётся и заберёт его. И придумает, как быть дальше. Воспитатели, учителя, приятели поддерживали в мальчике эту уверенность…
В середине лета 2005 года отец Максима умер "на зоне" от туберкулёза, свирепствующего среди заключённых "демокретической страны".
Все ниточки оборвались. Всё сгорело. Всё рухнуло.
В августе 2005 года десятилетний Максим бежал, оставив на столе у директора недетскую записку:
таких же детей…
А в сентябре 2005 голодного, оборванного, грязного и уже совершенно невменяемого и равнодушного от тоски Максима подобрал на одном из вокзалов БАМа незнакомый мужчина. Максиму было всё равно, кто он и что будет с ним делать. Мальчишка как раз раздумывал, как ловчей всего броситься под поезд — чтобы быстро и не слишком больно покончить со всем сразу.
Но этот мужчина всего лишь привёз его в Светлояр…
…Кажется, позавчера Тимка случайно услышал, как Славка Найдёнов в классе читал стихи — ни для кого, для себя. Стихи были какого-то Михаила Светлова, Тимка раньше никогда не слышал о таком поэте. Но услышанные строчки странным образом наложились на размышления о судьбе Молчуна. Он и сейчас вспомнил их…
Я не дам свою Родину вывезти
За простор чужеземных морей!
Я стреляю — и нет справедливости
Справедливее пули моей! (1)
Тимка сглотнул и излишне оживлённо сказал:
— Как думаете, что на обед?
— Во, — завозился Олег, — что-то ты об этом забеспокоился? Обычно метёшь всё, что положат.
— Он устриц в белом вине захотел, — проворчал Борька. — Ктонибудь ел устриц в белом вине?
