Александр Барченко - Доктор Чёрный
— Ну-с! Как себя чувствуем?
— Благодарю вас! — улыбнулся Беляев.
— Да, да… Оскар теперь вам обязательно какую-нибудь мерзость сделает. Они с капитаном приятели… Впрочем, здесь они ничего не посмеют сделать. Компания со мной, батюшка, всё-таки считается немножко. А вот на берегу… Вам в Генуе придётся в машине посидеть. Я вас на всю выгрузку на вахте не в очередь продержу… Кстати, кажется, вдвойне удачно вышло?.. Она ваша соотечественница?
— Кто вам сказал, мсье?
— Кто? Конечно, не ваша дама, свирепый рыцарь! Та только и ахала наверху, как бы вам чего не было. Сами виноваты: зачем заревели на Оскара по-русски?
— Забылся! — сконфузился Беляев.
— То-то вот и есть. Политический?
Беляев покраснел и молча кивнул головой.
— Эх, молодёжь, молодёжь! — покровительственно похлопал инженер Беляева по животу. — Мало вас драли в детстве, а надо бы… У вас документы-то надёжны?
— И документы, и свидетели есть. — Беляев вдруг решился и откровенно рассказал инженеру свою историю.
— В таком случае вам плевать на всех. Стойте на своём. Не верите, мол, — снеситесь телеграммой с парикмахером. Только и всего… А отчего этот трансформатор не работает?
— Нильсон до утра выключил.
— Так. Ну а у вас как… Что там ещё?
Затрещал машинный телеграф.
— Есть «самый полный ход»! — раздался ответ вахтенного машиниста в рупор телефона.
Клапаны и локти мотылей ускорили такт.
— Подшипник! Подшипник у левого! — страдальческим голосом закричал инженер помощнику машиниста. — Разве вы не слышите, варвар вы этакий?
В мягком жужжанье машины проскальзывал сухой и отрывистый стук.
— Беда с этим народом! — замотал головой инженер, вернувшись за перегородку. — Вы зачем?
В машину спускался второй инженер, рыхлый добродушный брюнет с двойным подбородком и глазами навыкате. Брюнет неодобрительно покрутил головой и кивнул в сторону машины.
— Гонит? — выронил он вопросительно.
— Только что сигналил «самый полный»… Что ж? Океаном идём!
— Да, океаном… Штурман мерял на баке температуру воды. Сильно падает.
— Ну? А волна какая?
— С одиннадцати часов словно маслом всё море смазало… и на небе ни облачка.
— Это скверная штука. Куда ж он несётся как сумасшедший?
— Всё банкиры! Давеча телеграфисту вздохнуть не давали, теперь к Гибралтару спешит. С парохода биржей руководить хотят. Заинтересовали капитана премией, вот он и старается.
— Но… позвольте! — закипятился толстяк. — Ведь на его совести несколько сот человеческих жизней!
— Э? — брюнет безнадёжно махнул рукой. — Разве наш генерал на это посмотрит? Хуже всего в этих широтах не с айсбергом рискуешь встретиться, а с ледяным полем. Его под водой и не видно, пока не наскочишь…
— Есть «без осечки»! — крякнул в телефон голос машиниста, и Беляев уловил в нём тревожные, недоумевающие ноты.
Толстяк инженер на секунду остолбенел. Потом разразился бранью и опрометью кинулся наверх из машины, еле успевши сдать вахту брюнету помощнику.
— Он с ума спятил! — обернулся толстяк на бегу. — Да у меня такой бешеной гонки подшипники не выдержат.
Он исчез на лестнице. Новый вахтенный лениво поплёлся к цилиндрам, и машинное отделение приняло свой обычный будничный вид. Так же спокойно мерцали прикрытые проволочной сеткой матовые груши электрических ламп, ровно и мягко отсчитывала бесконечные такты машина, и неслышно скользили по кафельному полу синие силуэты рабочих.
Здесь внизу, в желудке у парохода, не было слышно движения. Только шары центробежного регулятора, слившиеся теперь в широко распахнутое, мутное, сплошное кольцо, свидетельствовали о том, что стальное сердце «Фан-дер-Ховена» напрягает все свои силы.
На лестнице снова показалась толстая встревоженная фигурка. Старший не скрывал своего раздражения.
— Это чёрт знает что такое! — кипятился он. — Сам на мостике и четыре банкира-американца с ним. Пьяные лица… шампанским, ликёрами так и разит… Я ему доложил — и слышать не хочет. Всё, говорит, беру на свою ответственность. Чёрта ли нам в его ответственности, если нас к рыбам пустят! Всё-таки я заставил моё заявление в журнал занести.
— Депеш не было от соседей?
— Телеграфист спит сном праведным. Да его и винить нельзя: весь день напролёт из-за аппарата не поднимался с биржевыми депешами.
— Да! — покачал головой помощник. — С этой экономией…
Отчаянно рванул звонок машинного телеграфа.
— Есть «стоп»!.. Есть «назад»!.. Есть «полный ход»! — одно за другим рявкнул в телефон испуганный голос машиниста.
Толстяк старший одним прыжком, не выронив ни слова, очутился у регулятора. Он успел вцепиться в его рукоятку.
В ту же минуту чудовищный толчок потряс корпус парохода.
Не было, казалось, ничего, что бы могло устоять перед его сокрушающей силой, и странно было видеть минуту спустя, как по-прежнему ровно, отчётливо стали отсчитывать такт клапаны машины. Мигнули на секунду и снова спокойно стали мерцать электрические груши над блестящим кафельным полом.
Но как прежде не было слышно движения судна, так теперь при каждом повороте гребного винта судорожно вздрагивал корпус и чувствовалось отсюда, как взбивают воду за кормою винты в тщетной попытке сдвинуть пароход с места.
— Сидим! — горестно выпустил толстяк инженер, впившись в рукоятку рычага. — Сидим!.. Говорил я… Вы, там, по местам! Если какая каналья посмеет удрать, на месте положу!.. — Толстяк, зверски вращая глазами, вытащил из кармана маленький браунинг.
Но никто и не думал покидать своего места. Все понимали, что от организованности, от порядка в такие минуты зависит спасение. К тому же мало кого и тянуло отсюда, где так уютно, светло и спокойно, так непохоже на обстановку крушения, наверх, где, наверное, царит уже паника.
Снова затрещал телеграф.
— Сто-оп!..
Стальные локти машины оцепенели. Над потолком топали и шуршали ноги в жилых палубах. Что-то тащили. Испуганно вспыхивали боцманские свистки, и терялись в общем гаме слова команды.
Треснули сухие отрывистые выстрелы.
— Штука серьёзная… От лодок отгоняют. Узнайте, в чём дело. Я принял вахту! — обратился старший к помощнику.
Тот бросился к лестнице и на пороге столкнулся с красавцем Оскаром. На храбром донжуане лица, что называется, не было. Споткнувшись на последней ступеньке, красавец помощник с разгону попал прямо в объятия к своему недавнему врагу, Беляеву. Крепко вцепившись в его тужурку, лихой инженер несколько времени не был в состоянии вымолвить ни слова. Он лишь, как рыба, выброшенная приливом на сушу, молча глотал воздух, широко разевая рот, над которым топорщились роскошные усы.
