Михаил Март - В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина
— Вряд ли начальство решило исповедаться и причаститься. Не стоит гадать. Но если речь идет о поправке вашего здоровья, то не нужно думать о плохом.
Варя поймала себя на мысли, что она непременно догадалась бы о профессии этого уже немолодого человека, хотя у него не было бороды и длинных волос. Она никогда не ходила в церковь, но в ее представлении монахи должны были быть именно такими.
— В следующий раз я вас послушаю и измеряю давление. Сегодня у меня ознакомительный обход. Отдыхайте, Тихон Лукич. — В блокноте она сделала пометку напротив имени: «Монах» — и заключила ее в скобки.
Мужчина из соседней камеры разительно отличался от монаха. Широкоплечий, крепкий в торсе, не слишком истощенный, дистрофиком не выглядел, в нем чувствовалась физическая сила. Взгляд жесткий, лицо попорчено мелкими шрамами, будто его осыпали осколками стекла, нос перебит. Обросший, не бритый, лицо сморщенное. По его виду невозможно было определить возраст. Варе стало не по себе, у нее защемило сердце.
— Здравствуйте. Я врач. Зовут меня Варвара Трофимовна.
— Смотрины продолжаются. На Колыму женский десант высадили?
— С чего вы взяли?
— Садись, Варя, если вшей не боишься.
Агрессии в арестанте она не заметила. Скорее, бравада и напускная легкость выпячивались наружу, в глазах появилась глубокая тоска, он то и дело отводил их в сторону. Кого-то он изображал, но только не себя. Человек непростой, до сути сразу не докопаешься.
— Нет, вшей я не боюсь, — совсем спокойно проговорила Варя.
— У меня их нет, мы их керосином выводим. До тебя я уже имел свидание с одной кожаной принцессой, так та ближе, чем на пять метров, не подходит. Волосы у нее шикарные. Если пучок распустить, то попку прикроют. Я так и не понял, чего она от меня хотела. Думал, пальнет из нагана, и бывай здоров, а меня в сани — и сюда. Что за шарашка?
— Центральная больница. Особое отделение.
— Особое отделение… Эксперименты на нас ставить будете? Мыши все передохли? Валяйте.
— О чем это вы?
— Когда я сидел в Бухенвальде, там из человеческой кожи делали абажуры. Либо ты идешь в печь, либо твоя шкура на абажур. Третьего не дано. Заведовали фабрикой смерти Карл Кох и его жена — бухенвальдская ведьма. Это она придумала абажуры. Я не подошел. Порченый. И другие себя калечили. Кожа ей требовалась чистая, без брака и порезов. Лучше печь, чем попасть ведьме на абажур. Молодая, красивая, в эсесовской форме, ходила всегда с овчаркой. Я как увидел вашу местную примадонну в кожаном одеянии, так меня потом прошибло. Вылитая Эльза Кох. А тут выяснилось, что зовут ее Лизой и она тоже жена начальника лагерей. Вот только овчарки не хватает, а ужимки те же. Так чем немецкие лагеря отличаются от советских?
— Вы узник концлагерей?
— Был им и остаюсь.
— Лиза Мазарук вас вытащила из лагеря. И ничего плохого вам делать не собираются. Здесь лечебное учреждение. Надо понять — она приехала сюда семнадцатилетней девчонкой на комсомольскую стройку и десять лет живет в этих условиях. У нее надорвана психика. Мне кажется, она добрая, только мы этого не видим. Все лучшее прячет под маской, иначе не выжила бы.
— Черт с ней! Сюда нас не из жалости привезли, а с целью.
— Я понимаю, переубедить вас трудно или невозможно. Надеюсь, вы сами скоро все поймете. Вы были в немецких лагерях, теперь здесь… В чем разница?
— Там живьем в печах сжигали, а здесь живыми замораживают. Вот и вся разница.
Варя насторожилась, в его голосе послышались знакомые нотки.
— Как вас зовут?
— Ныне номер И-2416. Имени я тебе своего не скажу. Бывший летчик-истребитель, бывший капитан, военнопленный и счастливый парень. Все это осталось в другой жизни, так что забудем об именах, сестренка. На кой ляд нас сюда пригнали, вот что мне скажи?
— Я этого не знаю. На здоровье жалуетесь?
— Если бы оно было, может, и пожаловался. А так не на что.
— Давно на Колыме?
— С июля 45-го. Написал заявление в военкомат, просился на Восточный фронт, хотел япошек на место поставить. Просьбу удовлетворили и пригнали на Дальний Восток, но этапом в телятнике. Спасибо и на том. Жить стало лучше, жить стало веселее, как вещает наш великий вождь.
Варя сделала пометку в блокноте: «Пилот».
— Осмотр проведем в следующий раз. Я рада, что белый халат вас не так смущает, как кожаная куртка и наган. Мы еще успеем с вами пообщаться, у нас месяца два впереди.
— Загадка. Я и не рассчитывал столько прожить.
Варе показалось, будто она побывала на представлении, после которого захотелось плакать. С колотящимся сердцем она вышла в коридор и, прислонясь к стене, попыталась унять непонятную тревогу.
Несколько минут она простояла, прижавшись к стене, словно переводила дух и собиралась с мыслями, и только потом продолжила обход.
Третий узник чем-то походил на второго — тоже крепкий, жилистый. Лицом хорош и зубы сохранились, было чем скрипеть.
— Я ваш лечащий врач Варвара Трофимовна.
— В медицинской помощи не нуждаюсь. Дашь яду, не откажусь.
Варя прошла и села на табурет, чем очень насторожила заключенного: не испугалась, смелая бабенка.
— Хотите признание из меня выбить?
— Хочу. Ваше имя, профессия?
— Родион Платоныч Чалый. Профессия — трюкач, статус — уголовник.
— Что за профессия?
— Циркачом был много лет, потом в кино снимался. Опасные трюки делал за артистов. Фильм «Цирк» видела с Любовью Орловой?
— Конечно, видела.
— Ну так под куполом цирка я вместо Сережи Столярова кувыркаюсь.
— И вы видели живую Любовь Орлову?
— Как тебя. Даже на общем банкете вместе шампанское пили.
— Счастливчик.
— Как видишь. Пухну от счастья.
— А вы похожи на Столярова. Чуть-чуть.
— Посмотрел бы я на героического артиста в моей шкуре. Не дай бог, конечно, мужик он хороший, веселый, жизнелюбивый, радости много людям принес.
— А вас-то за что?
Вопрос сорвался с уст Вари случайно. О таких вещах в лагере спрашивать не принято, есть статья, и этого достаточно, а уголовный кодекс, составленный в 26-м году, со всеми дополнениями и поправками в этих местах каждый знает, как ребенок таблицу умножения.
— Убийство, Варвара Трофимовна. Раскаянию не подвержен. Приговор сам выносил, сам и выполнил.
— Я видела убийц, их здесь много побывало. Вы не похожи.
— Все враги народа прячутся под личиной честных людей, но зоркий глаз генерального прокурора товарища Горшенина видит врага, и ему не уйти от правосудия. Собакам собачья смерть! Всех к стенке!
— Это у вас здорово получилось. Как по радио.
— Великий артист во мне погиб. Я ведь не только ножи могу кидать, балансируя на канате. Сам Мейерхольд меня в свою труппу принял, в театре Таирова играл, Алису Коонэн на руках со сцены выносил. Только все это осталось в прошлом. Теперь и во сне не снится. Первые годы спать ложился, словно в кинотеатр собирался. Каждую ночь новый фильм видел, а теперь только сопки и черные вороны снятся. Вечный беспрерывный сон длиной в Колымский край.
