В. Владимиров - Агент абвера. Повести
Так Никулин и доложил. Внимательно выслушав его, Шиммель замолчал, испытующе глядя на Николая Константиновича. Сообщение о концентрации крупных сил в направлении города Котлы и было тем крючком, на который советское командование хотело подцепить фашистов.
Шиммель молчал, помешивая ложечкой кофе. Никулин старался по его лицу определить — поверил или нет. Но на лице абверовца словно застыла непроницаемая маска. Помалкивал и Фиш. Обед закончился в тягостном молчании. Наконец Шиммель поднялся из–за стола.
— Так что ж? Доклад вы уже начали, господин Никулин. Продолжим, пожалуй, в кабинете.
Подполковник подошел к стене, завешенной плотным материалом, раздвинул занавес. Никулин увидел такую же карту, какая висела и в кабинете генерала Быстрова. Только надписи здесь были на немецком языке.
— Доложите о выполнении задания подробнее, — потребовал Шиммель.
Фиш взял со стола блокнот, поудобнее устроился в кресле возле карты и приготовился записывать.
Никулин внимательно рассматривал карту, делая вид, что вчитывается в отпечатанные латинским шрифтом названия. А сам тем временем продолжал обдумывать, как преподнести немецким разведчикам легенду, полученную в контрразведке.
— Вам, как я вижу, трудно читать наш шрифт. Охотно помогу вам, — сказал Шиммель.
Взяв со стола указку, он подошел к карте и, глядя прямо в глаза Николая Константиновича, неожиданно спросил:
— Как теперь выглядит Ленинград, господин Никулин? У нас очень противоречивые сведения об этом городе.
У Николая Константиновича екнуло сердце. Неужели выследили, узнали, что он был в Ленинграде? Вот почему так холоден Шиммель! «Спокойно, спокойно», — приказал себе Никулин. И ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Простите, господин подполковник, — вежливо ответил он, — но на этот вопрос я не смогу ответить. В Ленинграде никогда не был.
— Вот как? Почему же майор Рудольф говорил мне, что вы родились и жили под Ленинградом? Я полагал, что вы хорошо знаете этот город.
— Что вы, что вы, говорить так майор Рудольф не мог. Вы запамятовали. Он вел со мной разговор о Москве, о Подмосковье. Ведь он мой земляк.
— Ах, так… А я почему–то думал, что вы родились где–то под Ленинградом. Я ведь тоже родился в России. И почему–то представил себе, что вы, как и я, родом из–под Петербурга, хотел поговорить об этом прекрасном городе, о его чарующих окрестностях…
Никулин чувствовал, что его одолевает зевота. Устал он до невозможности, хотелось спать. А тут Шиммель не спеша, со смаком, толкует о чем–то совсем не имеющем отношения к делу.
— Так где же вы перешли линию фронта? — быстро спросил Фиш, совершенно неожиданно для Никулина, прервав Шиммеля.
Николай Константинович даже вздрогнул, услышав резкий, как удар кнутом, выкрик Фиша. Погруженный в свои думы, он и не заметил, как пристально глядит на него Шиммель, как тщательно записывает каждое слово капитан Фиш.
Будто припоминая новые подробности, Николай Константинович начал рассказывать о некоторых «свежих» деталях, о войсках, настроениях, снабжении и прочих интересующих немцев вещах. Он принес абверовцам продовольственные аттестаты с отметками о полученных продуктах, о столовых, в которых питался. В них были проставлены и номера полевой почты частей, где он якобы становился на котловое довольствие. Словом, предусмотрительные чекисты сделали все так, как это полагается опытному агенту. Рассматривая аттестат, Шиммель поинтересовался:
— Это нашей работы аттестат или подлинный, русский?
— Подлинный, — ответил Никулин. — Получил при отъезде.
— Очень хорошо. Чем он отличается от тех аттестатов, которые даем мы?
Николай Константинович ждал этого вопроса. Он знал, что немецкую разведку интересуют подлинные советские документы и то, как заполняют их. Знали об этом и в нашей контрразведке. Поэтому ему и разрешили сообщить немцам об их ошибке, допущенной при изготовлении продовольственного аттестата офицера Красной Армии. Сведения, которые он сообщал, не составляли большой тайны, зато укрепляли авторитет Никулина в глазах немцев. И Никулин старался получше использовать свой козырь:
— Видите ли, господин подполковник, наши сотрудники допускают серьезные ошибки при заполнении продовольственных аттестатов и командировочных предписаний. Документы, которые были вручены мне перед отправкой в советский тыл, заполнялись небрежно, и это могло стоить мне жизни. С такими документами там лучше и не появляться. Или наши специалисты не знают всей канцелярской техники русских, либо делают ошибки с умыслом. Надо проверить это.
Никулин говорил резко, с возмущением, тоном человека, жизнь которого подвергалась опасности из–за небрежности второстепенных сотрудников абвера. Шиммель и Фиш поторопились его успокоить.
— Господин Никулин, мы расследуем это дело.
Шиммель еще раз внимательно осмотрел принесенный Николаем Константиновичем аттестат. Затем вынул из сейфа фальшивый и стал сличать его с подлинным. Они походили друг на друга, как близнецы, и Шиммель не удержался, спросил:
— Так в чем же здесь ошибка? Я не вижу…
— Господин подполковник, в аттестате не было отметки о выдаче мне дополнительного пайка, который полагается офицеру. Как только я появился на продпункте, чтобы стать на довольствие, меня сразу же спросили, почему в аттестате нет такой отметки. Пришлось сослаться на небрежность писаря. Все, правда, сошло благополучно. Мне поверили. Но в каком же положении я оказался? Не будь начальник продпункта таким ротозеем, я не имел бы чести сейчас находиться с вами. Я потом не знал ни минуты покоя, так и тянуло — бросить все и бежать за линию фронта. А вдруг этот кладовщик и не ротозей вовсе? Вдруг он сообщил о фальшивом аттестате чекистам, и они уже идут по моему следу, все ближе и ближе…
Николай Константинович наступал. Он понимал, что нужно действовать решительно, напористо, перехватить у своих противников инициативу, чтобы не дать им возможности ловить себя на слове, проверять. Он заметил, что Шиммелю это не понравилось. В конце концов именно Шиммель нес ответственность за подготовку всего необходимого для заброски Никулина в советский тыл. И вот теперь тот как бы ставил под сомнение репутацию лучшего специалиста по России, которая прочно утвердилась за Шиммелем в абвере. Поэтому Шиммель забеспокоился, попытался перевести разговор на другую тему:
— Господин Никулин, а что вы заметили…
— Извините, господин подполковник, я сейчас закончу мысль, — продолжал Николай Константинович. — В командировочном предписании почему–то не был проставлен шифр. Я вначале не обратил на это внимания. Но на русской стороне спохватился. Нам еще в разведшколе говорили о том, что в советских командировочных предписаниях ставится условный шифр: одна–единственная буква, которая дает возможность отличить своего от чужого. Без этого шифра мое командировочное предписание выглядело как грубая подделка. С такой фальшивкой я бы попался на первом же контрольно–пропускном пункте.
