Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Книга 1
Сколько же тысячелетий было этому обычаю?!
Сочетание земли и солнца – АРА, и народы, почитавшие их, назывались ариями…
Вот почему пахать ниву – значит АРАТЬ. Так первоначально звучало это слово еще недавно, в литературе четырнадцатого века. Арать – добывать хлеб и соль, землю и солнце. Вот почему так неистребим этот обычай, хотя изначальный символ его давно забыт.
Но откуда у него, рожденного и воспитанного в христианском православном духе, образованного и просвещенного человека, эти знания и древняя вера – солнцепоклонничество – к-РА-молие? Причем не формальное, не от ума, а, судя по физическому состоянию перед затмением, глубоко и гармонично вписанное в его природу и существо?
Перед рассветом Авега немного оживился, но, истерзанный ночной болезнью, едва встал, чтобы встретить солнце. А через два с небольшим часа после рассвета началось затмение. Авега уже лежал пластом, держа у себя на груди хлеб-соль. Русинов тоже почувствовал недомогание, учащенно билось сердце, и появилось загрудинное жжение, обычное для ишемии. Кардиолог через каждые десять минут снимал кардиограмму – у Авеги, по сути, было предынфарктное состояние. Когда же черная тень целиком накрыла солнце и за окнами наступили прохладные сумерки, врач сделал Авеге укол.
– Надо отправлять в реанимацию, – сказал он Русинову. – Дело плохо.
– Отправляйте, – решил тот. – Я поеду с ним… У меня тоже сердце пошаливает…
Наблюдая за Авегой, он лишь изредка глядел на солнце и не заметил, когда тень переместилась и брызнули первые лучи. Пока врачи «скорой помощи» пробились через ворота Института, а затем в здание лаборатории, на небе уже сияла лучистая корона.
– Это не мой срок! – неожиданно крепким голосом сказал Авега и, срывая с себя провода датчиков, встал с хлебом и солью в руках. Он торжествовал! Это мгновенное его исцеление повергло в шок сначала видавшего виды кардиолога, затем и бригаду «скорой». Авега сам растворил окно и стоял в позе встречи солнца, радостно дыша полной грудью.
– Ура! – восклицал он. – Ура! У-ра!
С горем пополам его уговорили лечь, чтобы снять кардиограмму. Врачи таскали ленты по рукам, сверяли кривые, оставленные самописцами, и совершенно определенно ставили диагноз, что десять минут назад у этого человека были резкий и длительный спазм коронарных сосудов задней стенки сердца и нарушение кровоснабжения. Сейчас же кардиограф отбивал такт абсолютно здорового сердца, соответствующего спортсмену-марафонцу.
И Русинов почувствовал себя лучше, а свое недомогание отнес к переживанию за Авегу, никак не связывая сердечную боль с солнечным затмением…
Когда в квартире никого не осталось, Русинов спросил в упор:
– Ты – саура? Ты поклоняешься солнцу?
– Я – Авега, – с обычным достоинством ответил он. – Сауры живут на реке Ганга, а я лишь приношу им соль.
– Ты можешь объяснить, почему сейчас тебе было плохо?
– Я слепну, – признался он. – И потому затмение принял за свой срок. А это был не мой срок.
– Но ты каждый день молишься солнцу!
– А ты, Русин, разве не молишься солнцу?
– Нет!
– Неправда, – заметил Авега. – Все люди от рождения до смерти молятся солнцу. Веруют в своих богов, но почитают солнце. Каждый человек, увидевший утром солнце, обязательно радуется. И говорит: «Какое хорошее солнце! Как солнечно сегодня!» Это молитва солнцу. Ты никогда не говорил так?
– Говорил…
– Вот и я говорю: «Здравствуй, тресветлый!»
– А хлеб-соль? – нашелся Русинов. – Почему ты попросил?
– Я – Авега, – проговорил он. – Мне нельзя трогаться в путь без хлеба и соли.
– Ты собирался уйти?
– Да, – смутился Авега. – В последний путь… Да только это не мой срок!
В папке с делом Авеги хранилась копия протокола, где значилось, что при личном обыске в Таганрогском спецприемнике у него изъяты сухари и соль.
– Почему ты не ешь соль? – спросил Русинов.
– Я – Авега, – снова повторил он. – Мне можно не есть соли. Когда ты, Русин, станешь добывать ее, тоже не станешь есть.
– Соль – символ солнца?
– Да, – нехотя проронил он. – Потому люди стали есть соль. И не могут жить без нее, как без солнца.
– Значит, изначально горькая соль была священной? Авега вскинул на него глаза и неожиданно заявил:
– Ты изгой, Русин. Мне нельзя с тобой говорить.
– Хорошо, – согласился Русинов. – Скажи мне только: зачем ты нес соль на реку Ганг?
– Сауры просили…
– У них что, нет соли?
– Есть, – вымолвил Авега. – Да им нужна священная соль.
– Где же ты берешь ее?
– В пещере… Не искушай рок, Русин! – вдруг жестко проговорил он. – Нас слышит Карна.
Русинову казалось: еще мгновение, еще несколько слов, оброненных Авегой, – и откроется нечто недоступное разуму. И этот полубредовый разговор внезапно уложится в строгие рамки логики и истины. Однако, произнеся имя «Карна», «знающий пути» прочно умолк, и нельзя было больше терзать его вопросами. Если бы тогда знать, что Авега не единожды уже хаживал в Индию на реку Ганг и приносил туда священную соль! И что в судьбе его, а значит, и в этих таинственных походах принимал участие сам Неру! Ничего этого Русинов не знал и потому при всем своем расположении к Авеге не мог, не в состоянии был поверить ему. Из нагромождения нереальных, фантастических фактов он пытался выбрать рациональные зерна с той лишь целью, чтобы хоть как-то проникнуть в его непонятный мир и извлечь информацию, интересующую Институт. Бред сумасшедшего иногда бывает гениальным, но чтобы принять этот гений, следует самому сойти с ума. И потому Русинов, разговаривая с Авегой, всякий раз мысленно, на ходу рассортировывал все, что слышал, и отбирал факты для отчета, а многое, на его взгляд, неважное и сумбурное, отбрасывал. Это была своего рода неумышленная халтура. В какой-то степени она спасла Авегу от множества вопросов, когда спустя два года за него круто взялась Служба, а также не дала пищи для серьезных аналитических выводов, которые могли бы быть основаны на кажущемся фантастическом материале.
В восемьдесят третьем году Авегу неожиданно забрали из Института в веденье Службы. За два года Русинов уже успел забыть о несостоявшейся поездке в Индию, а точнее, о причинах невыдачи визы. Естественно, никто не знал, почему Служба забрала «источник», и считали, что она таким образом проявляет свой профессионализм и рвение, – дескать, Институт столько лет продержал человека у себя и получил мизерные результаты, а вот мы сейчас покажем, как нужно работать. Авега не был ни арестованным, ни задержанным. Случай был по-своему уникальный, и его содержали скорее как предмет научного изучения, и это значительно лучше, чем психушка либо дом престарелых. Где бы еще так следили за его здоровьем, выполняли любое возможное желание и придумывали развлечения? Десятки раз он мог бы спокойно бежать, когда вдвоем с Русиновым они уезжали за сотни километров от Института – на родину Авеги в Воронеж, затем к сестре участника экспедиции Андрея Петухова в Новгород. Он же повиновался одному ему ведомой силе рока и не помышлял о побеге.
