Борис Барышников - Искатель. 1985. Выпуск №6
— Жирен, дядя Семен. И где ты только таких добываешь?
— В тайге, сынок, в тайге… Что случилось в тайге, Силантий?
Увачан сдвинул ножом выпотрошенного рябчика, облокотился на стол.
— Беда, дядя Семен… Ты следов чужих не встречал?
— Чужих… Много волков нонешней ночью прошло через Баранье плато. Ихние следы видал.
— Волки, да… Это мы знаем. Нас предупредили… Это с востока, оттуда, где осенью пожары были. И медведи не залегли… Кочуют… Плохо…
— Потому-то я и возвернулся к зимовью. — Значит, нам повезло. А то где тебя искать…
— Во-во… Так, стало быть, не волки?
— Нет, дядя Семен. Хуже! Хуже волков! Хуже всякого зверя!
— Ладно, не стращай, не боязный.
— Что ты, дядя Семен, я не стращаю. Самому не по себе…
— Говори, — поторопил Кильтырой, набивая трубку.
Увачан, поднеся старику огня, продолжал:
— Две семидневки назад из колонии убежали двое, совсем плохие люди. Воры, разбойники.
— Где же это?
— За Становиком, за Алданом… Вот их и ищут. Да найти не могут уже сколько. След на перекатах смыло — собаки сбились. И с вертолетов пока не увидели.
На печи зашипело. Силантий поправил крышку котла, пошуровал в топке.
— Они наверняка где-нибудь отсиживаются, выжидают. Как пора придет, обязательно станут пробиваться на Большую землю.
— А может, пропали оне? — не то спросил, не то уверил Кильтырой.
— Не-е, — протянул Увачан. — Двое их. Как медведи, сильные. На упряжке. Да и оружие у них.
Силантий оглянулся на Паршина. Тот, обмякший, свесивший к плечу голову, мерно посапывал.
— Слушай, дядя Семен, давай его уложим. Неудобно ему.
— Не надо, — посмотрел на спящего Кильтырой. — Пускай так. Ему удобно — устал человек. Еще разбудим… Ты говори дальше.
— А что дальше? Дальше ничего не известно. Куда двинутся? Когда?
— Тайга большая. Кругом она. Зачем в наших краях искать?
— Везде ищут, дядя Семен. Обложили, в общем. Все под глазом — прииски, рудники, леспромхозы, стройки. Пастухов и охотников на вертолетах вот облетают. Александра Петровича, — Увачан кивнул на Паршина, — самым главным начальником прислали по нашей области. Все сам летает. С утра до ночи. Крепкий мужик.
«Крепкий мужик», раскрасневшийся от жары, постанывал во сне.
Проснулся он от хохота. Солнечный свет, пробивавшийся в одинокое окно, пыльно высвечивал середину избушки, и, словно прижимаясь к солнечному пятну на столе, сгрудились за ним люди. Паршин не сразу понял, где он, что за застолье такое… Но вот глаза пообвыкли, и он увидел эвенков, капитана Игнатенко, второго пилота, фамилию которого не смог почему-то вспомнить. Тот что-то рассказывал под общий хохот — наверное, очередную байку, на которые был мастак. Паршин поднялся, роняя полушубок, потянулся, разминая затекшие поясницу и шею.
— Ты того, Александра Петрович, — проговорил Кильтырой, — присядь-ка откушать. День еще долгий, путь далекий… Соснул маленько — и то дай бог, а перекус — он тебе пособление даст. Без силы да роздыху как путь поведешь? Дело ослабит, однако.
Силантий Увачан поставил перед Паршиным тарелку строганины и глубокую миску с дымящимся мясом:
— Кушайте, пожалуйста. Чайком запейте. Кушайте, кушайте… Я уже ввел Семена Никифоровича в курс дела.
— М-м… Это хорошо, лейтенант, — промычал подполковник, обкусывая мякоть с ребра кабарги. — Это хорошо, — повторил он, когда утолил первый приступ голода, и попросил Василия: — Василий Трофимыч, у вас руки, я вижу, чистые, достаньте-ка из моей гимнастерки фотографии. Во-во… Семен Никифорович, это вам. Посмотрите внимательно, ознакомьтесь, так сказать, с предметом нашего общего беспокойства.
Кильтырой с минуту рассматривал снимки на вытянутых руках, потом гукнул и протянул карточки Василию.
— Не-не, — остановил тот старика. — Это тебе. Так ведь, Александр Петрович?
Паршин закивал, продолжая есть.
— Всем бригадам и охотникам такие раздают, — пояснил Василий. — Оставь-ка у себя, дядя Семен.
— Пошто? — спокойно удивился старик. — Аль без памяти Кильтырой?
— Держи при себе, дядя Семен, — настоял Силантий. — Вдруг они твой след пересекут, мелькнут где. Посмотришь на карточки — ошибки не выйдет.
— Вы, Семен Никифорович, — добавил, оторвавшись наконец от еды, Паршин, — если, не дай бог, конечно, встретите этих людей, очень опасных преступников, обязаны принять все меры к тому, чтобы задержка… чтобы… ну, сообщить об этом нам.
— Угу…
— Товарищ, подполковник, прошу прощения, — вмешался Игнатенко. — С вашего разрешения мы к вертолету, бортинженера сменить.
— Ну конечно, конечно, — спохватился Паршин. — И пусть сюда топает. Он не ел?
— Никак нет.
— Ну вот и подкрепится. Кстати, там и сержанту моему скажите, чтобы с ним шел.
— Разрешите идти?
— Идите, идите…
Летчики быстро оделись и вышли.
— Так вот, — вернулся к разговору Паршин. — Обязательно сообщите нам, Семен Никифорович. Хотя бы на радиостанцию Урокана.
— Так у него нет рации, — чуть ли не извинительно сказал Василий. — Нету ведь, дядя Семен?
— И не было никогда тарахтелки этой, — важно согласился Кильтырой.
— Ну, это вы зря, Семен Никифорович, — сказал Паршин. — В наше время теперь у многих уже охотников и оленеводов рации. Как же без рации в наше время…
— Мне, однако, таскать эту рацию надобности нет.
— Да… — как-то сразу успокоился Паршин. — Нет — значит, нет… Только как же вы?..
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Следы, следы… Вы горячите сердце охотника. Вы мерно тянетесь, или озорно петляете, или пугливо кружите порой, плетете сеть загадки, дразня азарт. Кильтырой старался его унять. Следы потом. От капкана до капкана, от кулемы до кулемы и вновь от капкана до капкана, от кулемы до кулемы змеится путь его. Две сотни ловушек обойти на лыжах, отыскать, обсмотреть — не трубку выкурить. А торопиться надо, не То промерзнет добыча, пропадет, изломавшись, товар. Застывших соболей Кильтырой вынимал из захватов осторожно, чтоб не повредить, и складывал в котомку. С отстрелянных (не выдерживал все же, гонялся по следу, утверждая в себе самом охотничье достоинство) сдирал шкурки сразу, на глаз определяя сортность, снимал жир с мездры и привязывал к тесемкам заспинной дощечки-паняги. Несколько тушек скормил лайкам, а остальные закапывал в снег, чтоб не сытить еще гуляющих соболей, не отбивать от привады. К третьему ночлегу в зимовье уже тридцать шкурок было растянуто на правилках мехом внутрь. Скоро к ним добавилось еще столько же — с отрогов, куда он ездил на учуге: далеко все же. Запахи избы забивал теперь аромат сырой, свежей кожи, сохнущей крови. Добытная охота получалась.
