Евгений Воробьев - Этьен и его тень
— Благотворно, — поправил ее Этьен вполголоса и продолжал по-немецки: — Гм, всего одна коробка шоколада — и вы уже делаете мне комплименты.
— Не говорите гадостей. Только плохие люди равнодушны к музыке.
— А как тогда быть с Сальери?
— «Моцарт и Сальери»? — Ингрид осмотрелась и полушепотом спросила по-русски: — Разве это не есть легенда? Я думала, одна из сказок вашего Пушкина. Как там сказано? Идет направо — заводит песенку, идет налево — говорит сказку…
Никто сейчас не мог их подслушать, и все-таки Этьен считал упражнения Ингрид неуместными. Сам он сказал по-немецки:
— А может, «Моцарт и Сальери» не легенда, а быль? Может, Сальери отравил Моцарта? Из черной зависти…
Ингрид продолжала разглагольствовать. Она убеждена: многие сегодня уйдут из театра облагороженными, музыка сделает их более умными, чуткими, счастливыми, чем они были еще вчера.
— Счастливее — могу согласиться. А вот умнее… Боюсь, мы с вами этого правила не подтверждаем.
— Бойтесь, пожалуйста, только за себя, герр Кертнер. Что касается меня, то я… — И добавила по-русски: — Сегодня поумничала…
— Поумнела, — шепнул ей в ухо Этьен, не наклоняясь: оба одного роста…
— Простите, поумнела. Мне жаль тех, кто не есть любитель музыки. Кому косолапый Михель Топтыгин — как это говорят русские? — сел на ухо.
— Наступил на ухо, — совсем тихо уточнил Этьен.
— Простите, наступил. — Ингрид потерла себе ухо так, как это делают, боясь его обморозить.
Второй акт принес триумф знаменитому баритону, исполнявшему партию Ренато. Да, Титто Гобби умеет долго держать дыхание на верхней ноте, вызывая сердцебиение всех шести ярусов. Каждая его ария заканчивалась неминуемой овацией. Ладонью, поднятой над затылком, дирижер отгораживался от овации, готовой вот-вот сорваться, защищал заключительные аккорды оркестра от криков «браво, брависсимо».
А конфетная бумажка отвратительно шуршит. Ну сколько можно с ней возиться? Да разверни, наконец, свою конфету, чертова кикимора!
Во втором антракте певцы вновь выходили на авансцену, и красавец Ренато с заученной грацией раскланивался, принимал цветы, делился ими с Амелией и графом, показывал великодушным жестом на маэстро и на весь оркестр.
Ингрид ушла в курительную, а Этьен остался в опустевшем партере. Он держал в руке блокнот, сосредоточенно писал, и антракт показался ему удивительно коротким.
В третьем, последнем антракте к Этьену вернулась общительность и галантность. Они снова фланировали по фойе, добровольно подчинив себя круговороту фраков, черных костюмов, вечерних платьев.
Кертнер раскланялся с каким-то важным толстяком.
— Кто это? — спросила Ингрид.
— В кармане у этого толстяка все мое состояние… Вице-директор миланского «Банко Санто Спирито».
— С внучкой?
— С женой. Она любит есть конфеты под музыку.
Кертнер поклонился еще одному важному синьору с бакенбардами.
— Удивительно похож на императора Франца-Иосифа, — сказала Ингрид.
— Это ему даже положено по должности. Наш с вами новый австрийский консул.
Старый меломан, сосед по креслу, подошел к Кертнеру с партитурой в руке, раскрыл ноты на загнутой странице и сказал тоном заговорщика:
— Теперь все дело за графом.
— Вы имеете в виду предсмертную арию Ричарда Варвика?
— Конечно! Если он чисто не возьмет верхнее «до», я умру вместе с ним.
С главным фойе соседствует театральный музей. В первом антракте в музее всегда многолюдно; во втором — пустовато, а в третьем — и вовсе пустынно. Иностранные туристы, провинциалы уже в первом антракте поглазели на афиши, фотографии, эскизы костюмов и декораций, искусно подсвеченные макеты постановок. Ингрид и Этьен, по обыкновению, заглянули туда в последнем антракте.
И сегодня Ингрид крайне заинтересованно разглядывала экспонаты музея, поставив папку с нотами на застекленный столик. Этьен вытащил бумаги из внутреннего кармана пиджака, вырвал листок из блокнота и положил все в папку с черным лакированным переплетом. Одновременно он переложил к себе в карман письмо из папки Ингрид.
Звонок зовет в зал, последний акт, начинается бал-маскарад. Заговорщикам удалось наконец узнать, под какой маской скрывается граф. Вскоре потерявшего бдительность графа пырнули кинжалом, а он, перед тем как окончательно проститься с жизнью, спел длинную арию. Этьен шепнул Ингрид на ухо:
— Умер при попытке взять верхнее «до»…
Граф Ричард Варвик еще не испустил дух, а белесая сластена зашуршала конфетой.
Трагический финал не испортил Этьену настроения, и он шел к выходу, посмеиваясь:
— Тоже мне заговорщики! Не могли выяснить, под какой маской скрывается граф. Да кто хуже всех поет, тот и граф…
Капельдинеры, похожие на министров, шеренгой стояли в полукруглом коридоре, держа пальто, шляпы, зонтики сиятельных посетителей, которым не пристало ждать и толкаться в очереди.
Этьен и фрейлейн Ингрид подошли к трамвайной остановке. Ждать пришлось долго. Уже проследовали все номера, иные дважды, а трамвая Ингрид все не было. По-видимому, тот же запропастившийся номер поджидал мужчина с непокрытой головой, в серых брюках, он стоял рядом на остановке.
Наконец-то долгожданный трамвай отошел, переполненный театралами.
— Счастливой ночи! — крикнул Этьен вдогонку; то были первые слова, сказанные им сегодня вечером по-итальянски.
Ингрид помахала зонтиком, стоя на задней площадке вагона.
«Русские желают «спокойной ночи», немцы — «хорошей ночи», итальянцы — «доброй ночи», а иногда «счастливой ночи». — Этьен все еще глядел вслед трамваю, исчезнувшему за поворотом. — В напутствии на сон грядущий тоже сказывается характер народа…»
Этьен собрался идти своей дорогой, повернулся и заметил на другом конце каменного островка мужчину без шляпы, в светло-серых брюках. Почему-то он не уехал трамваем, который так долго высматривал.
А что касается Ингрид, то Этьен весьма кстати и ко времени пожелал ей сегодня именно счастливой ночи. Разве можно что-нибудь лучшее пожелать радистке перед тем, как она потаенно выходит в зашифрованный эфир?
3
Ингрид ехала из «Ла Скала» на отдаленную виа Новаро и напряженно гадала: чем вызвана перемена в поведении Кертнера, почему он сегодня играл роль любезного кавалера?
Она не могла знать о разговоре Джаннины с кассиршей театра, который состоялся в среду. В тот день секретарша «Эврики» Джаннина ездила за билетами на «Бал-маскарад», заказанными для Кертнера.
