Прокопий Явтысый - Искатель. 1983. Выпуск №6
— Я не брошу, я вам обещаю, учитель!
— Ага! Вон и доктор приехал. Вот на его упряжке мы и отправимся. Собирайся поскорее, Амдэ!
— Я сейчас, учитель!..
Прошло девять лет.
К Дому самоедов в Тельвиске подкатила усталая оленья упряжка. Ездовой, плотный и широкоплечий ненец, спрыгнул с нарт и постучал хореем в ворота. Через несколько минут ему открыли, он ввел упряжку во двор и привязал оленей. А сам вошел в теплое помещение, где за столами сидели уже разморенные горячим чаем и теплом такие псе оленеводы, которым, предстояло здесь отдохнуть эту ночь.
Ездовой снял с себя малицу, сложил ее на лавке, а сам сел сверху. Ему тут же принесли заварной чайник и вазочку с густым янтарным вареньем из морошки. На столе пыхтел огромный самовар с золотистыми боками. В ярко начищенной меди отразилось молодое лицо с тонкими усиками…
Когда ездовой осушивал уже второй чайник, за его стол уселась только что прибывшая компания русских парней, геологов-изыскателей. Они были молоды и веселы. Рыжий, веснушчатый парень достал вчетверо сложенную газету и кисет с табаком. К нему тут же потянулись руки. Быстро свернули цигарки из неровно оторванных клочков газеты и дружно задымили. И хотя ездовой сам не курил, но к дыму относился с безразличием. «Пусть себе глотают, — думал он, вытирая пот со лба, — шибко злой табачище! От него, однако, и душа станет черной, как у злого духа!»
Рыжий, складывая газету, вдруг рассмеялся.
— Слышь, ребя! Глянь, что тут пишут! — И он стал читать почти по слогам: «На ленинградской сцене проходит с большем успехом выступление ненецкой танцовщицы Амдэ Нэрё». Вот имечко, язык поломаешь!
Ездовой резко пододвинулся к рыжему.
— Послушай, товарищ! Прочти еще раз эти буквы!
— Я те што, агитатор?! На, читай сам! — Он вложил газету в руки ездового. Тот повертел, повертел газету и снова склонился к рыжему.
— Понимаешь, глаза что-то болят… Буквы, как мошкара, ползают. Да и не шибко я грамотный… Прочитай сам!
— Тогда другое дело! — протянул рыжий и взял газету. Он снова прочитал об успехе Амдэ Нэрё на ленинградской сцене. Потом спросил: — Она что, из ваших?
Ездовой явно смутился.
— Я ее брата знаю, — глухо сказал он и добавил: — Отдай мне эту бумагу! Деньги заплачу!
— Вот чудак! Зачем мне твои деньги. Бери так. Все равно мы ее на цигарки изведем. А ты эту газету брату можешь показать. Он рад будет такой весточке!
— Спасибо, товарищ! — И ездовой поспешно засобирался. Надел малицу, подошел к стойке и расплатился за чай. Пошел к выходу.
— Вы же хотели переночевать у нас, — удивился дежурный.
— Не получается, однако. Ехать мне надо! Шибко надо!
Во дворе он поднял оленей, вывел за ворота, взмахнул хореем, ткнул вожака и вскочил на рванувшуюся нарту. Еще мгновение — и упряжка растворилась в вечерних сумерках…
Тир вернулся из поездки раньше обычного. Распряг загнанных оленей и отпустил: пусть идут в стадо, отдыхают. Вошел в свой чум и, не зажигая жировой светильник, уселся на постель из оленьих шкур. Сел Тир на постель, достал из-под полы малицы газету, положил ее на колени и стал водить по ней пальцем, словно слепой. Водит пальцем по газете и плачет. Текут по его лицу слезы, а в голове мысли, как комары, толкутся:
«Эх, отец, отец! Ну почему ты но позволил мне учить эти буквы?..».
С того дня задумчивым стал Тир, молчаливым. Работал, не жалея себя. Даже за других пастухов дежурил, особенно по ночам А они расплачивались за это — кто шкуркой песцовой, кто патронами, и посмеивались над ним: «Чего это ты на работу такой жадный? Отдохнул бы!» — «Я со стадом не устаю!» — беззлобно отвечал Тир.
Прошла беспокойная пора весенних отелов, промелькнуло жаркое лето с назойливыми оводами, с кружением оленьих стад. И казалось, что вместе с ними кружились и дни недели… Потом и осень отгуляла по тундре в золотистых морошковых нарядах. Пришли морозы, пал снег. Скоро белый ковер окрасился пенистой кровью заколотых на мясо оленей. Но и эти рубиновые проталины замела пурга, укутала темнота полярной мочи. Отшумели декабрьские ветры, отпылали новогодние костры. И наступил новый, тридцать седьмой год. И однажды, будто острым охотничьим ножом, разрезала заря полог ночи, и в ту щель впервые заглянуло солнце… Потом с каждым днем солнце поднималось все выше и выше, все шире и шире раскрывая свой огненный глаз…
Однажды, в начале февраля, в базовый поселок приехал Тир Нэрё и пошел прямо в правление колхоза. И сказал там председателю, чтобы вместо него в тундру послали другого пастуха, потому что он. Тир Нэрё, уезжает в Ленинград по своим личным делам. И еще, сказал Тир председателю, пусть с ним рассчитаются, пусть выдадут все деньги, которые он заработал в стаде… Из правления Тир отправился к заготовителю, выложил перед ним ворох песцовых шкур и горку патронов. И объяснил, что большие деньги ему нужны на дорогу, которая будет долгой и длинной, На следующее утро Тир Нэрё исчез.
Дует с Невы промозглый февральский ветер, но даже и он бессилен остановить широкоплечего ненца в меховой национальной одежде, с большим дорожным мешком. Ненец идет по улицам Ленинграда и зачарованно вглядывается во все, что видит впервые: ой как много здесь необычного, как много непонятного, как много красивого!.. Вот он останавливается возле афишной тумбы, оклеенной красочными афишами и революционными плакатами. «Новая Конституция — наш Основной Закон!» — пылают кумачом большие буквы, «Только у нас! Маг и прорицатель Али ибн-Ходжа! Сеансы гипноза и мнемотехники!» — таинственно мерцают черно-сиреневые буковки. «Есть ли жизнь на Марсе??? Публичная лекция Агитпропа!» — интригуют три вопросительных знака. Но Тир Нэрё не умеет читать, и потому для него все буквы сливаются в удивительный орнамент. Он вглядывается в хитросплетения слов и медленно обходит тумбу. И вдруг!.. Даже губу закусил, чтобы не вскрикнуть. Как пламя костра, в алом платье и с бубном в руках, высоко поднятым над головой, его сестра — Амдэ Нэрё!..
Оглянулся Тир, поискал глазами среди людей и, когда с тумбой Поравнялся пожилой прохожий, окликнул:
— Эй, товарищ!
Пожилой прохожий остановился, протер очки и спросил:
— Вы меня, молодой человек?
— Товарищ! Скажи, где ее найти? — И Тир ткнул пальцем в афишу.
Пожилой прохожий улыбнулся.
— Вам повезло, молодой человек. Я как раз иду туда, где выступает ваша соплеменница. — Он слегка приподнял шляпу: — Пеотровский Олег Данилович. А как звать вас, молодой человек?
— Мое имя — Тир.
— Тир! — повторил Пеотровский, словно смакуя звучание этого имени. — Изумительно! — Он взмахнул рукой. — Прошу вас, молодой человек!
