Михаил Жигжитов - От святого до горемыки
— Погоди, Петька, подождем вон ту волну! — Сидор мотнул головой в сторону накатывавшейся громады.
Вот налетел стремительный вал и, как щепку, взметнул вверх лодчонку.
Петька оказался на миг в воздухе и засучил ногами. Краешком глаза он увидел, как отец, взмахнув руками, упал под лодку.
— Ой, мама! — в ужасе вскрикнул мальчик и бросился к отцу.
Второй день Петька с Егором и глухонемым Пашкой, подменяя друг друга, гребут в сторону дома. Лодка с больным Сидором Стрельцовым тянется на буксире. У Петьки сильно опухли ладони рук и сплошь покрылись ссадинами и кровяными мозолями. В перерывах, когда в греби садится сам Егор, он перебирается в свою лодку и с тревогой склоняется над отцом.
— Тять, тебе легче стало, нет? — дрожащим голосом спрашивает он.
— Пить… дай глотнуть, — с хрипом шепчет больной.
Напоив отца, Петька роется в огромной суме, сшитой из нерпичьей шкуры, достает кусочек черного, крепкого, как камень, сухаря. Перевалившись через борт, он отмачивает его, а затем долго-долго жует, пока не получится горькая кашица. Подцепив эту кашицу на указательный палец, он насильно толкает ее в рот больного. Сидор сердито мычит, машет головой и выплевывает.
— Ты же, тятя, с голоду замрешь!.. Пошто куражишься-то? — укоряет Петька отца.
Ничего не добившись, мальчик залезает под носовую шакшу[6] и, уткнувшись в водорез лодки, горько плачет. Ему так жалко отца, что он забывает про нудную мучительную боль в окровавленных руках.
Сидора спасло от неминуемой гибели то, что, упав, он оказался между двумя гранитными плитами и удар падающей лодки был смягчен ими. Но несмотря на это, у него была повреждена грудная клетка и сломана кисть правой руки. Ни на минуту не отступала страшная боль в пояснице.
Жалко, ох, как жалко Петьке отца, человека сильного и крепкого, который вытянулся, как покойник, и лежит пластом в лодке. Не ест ничего, а лишь пьет и пьет холодную воду. А разве от воды будешь сытым?
— Ты же, тятя, с голоду замрешь, — шепчет сквозь рыдания Петька.
О тонкие кедровые доски «хариузовки» мягко ударяются крохотные волны.
«Шлеп-шлеп, Петь-ша, шлеп-шлеп, Петь-ша», — успокаивают они мальчика на своем «водяном» языке.
Над Петькой наклонилась мама. В ее больших голубых глазах страдание. Она ласково глядит и убаюкивает его, как это делала она давным-давно. И мальчик, медленно кружась в каком-то жарком багряном мареве, быстро засыпает.
— Петька-а!.. Эй, дьявол, вставай!.. Растак-перетак! — кричит Егор с соседней лодки.
Но где докричишься! Из пушки пали, и то не разбудишь Петьку. Он спит себе спокойненько под своей шакшей и снов не видит никаких. Только иногда пробежит по его измученному лицу гримаса боли.
Егор рывками подтягивает стрельцовскую лодку и, засунув руку под шакшу, хватает Петькину ногу.
— Ой-ой-ой!.. Не надо!.. Не надо!.. Дяденька, больно мне! — спросонья отчаянно отбивается и кричит Петька.
— Не визжи! Подымайсь!
— Ой, руку!.. Ой, руку больно!.. Хоть бы чуточку еще соснуть… — со слезами умоляет Петька Егора Лисина.
Но Егор неумолим. Он сердито плюется и, захлебываясь грязным матом, укоряет мальчика, что они, Стрельцовы, жадюги и круглые дураки, безрассудно лезут в такой ветер в море за сетями. А теперь вот из-за вас мозоль руки, тяни вашу лодку на буксире.
У Егора от горя и зависти спирает дыхание, горит и ноет сердце. Еще бы! Тот злой сивер, в который едва не погиб Сидор Стрельцов, разорил Егора в одну ночь — разодрал в клочья и разметал по всему берегу все его снасти, за которые они с женой батрачили у богатого рыбопромышленника целых шесть лет. И сейчас он тащится домой без единого конца сетей[7]. Как тут не будешь убиваться и злиться, поневоле будешь завидовать соседу и всем другим удачливым рыбакам.
А сосед его, Сидор Стрельцов, пусть и пострадал малость, ничего, встанет на ноги. Мужик он живучий, двужильный, ему, чертяке, не привыкать, сколь раз тонул и гинул, а домой возвращался с победной головой. И в этот раз он привезет домой довольно рыбы, а главное, свои снасти, бережно, по-хозяйски развесит в своем амбаре.
Опять весь Аминдакан будет расхваливать Сидора на все лады, а его, Егора Лисина, поднимут на смех и скажут, что струсил, побоялся в ветер выйти в море и попустился сетями. Какой он помор… ему с бабами дома сидеть… за печкой…
«Не-е, я этого щенка заставлю грести за двоих», — сердито заключил Лисин и что есть мочи закричал на мальчика:
— Но-но! Садись в греби, сволочь!
Утирая слезы, Петька садится на переднее сиденье и, морщась от нестерпимой боли, опускает руки в холодную воду. Боль понемногу утихает, и Петька берется за весла.
Первые минуты, чтоб не застонать, мальчик крепко сжимает зубы и терпеливо переносит страдания, а затем боль постепенно утихает. Видимо, притупляется чувствительность, что ли.
Петька гребет изо всех сил, накопленных за двенадцать лет жизни, но Егору кажется, что парнишка ленится, и он, пересыпая нормальную человеческую речь самым несуразным грязным матом, ревет на него разъяренным медведем:
— Эй, растакут-перетакут твою мать! Чо едва макаешь! Гребись путем… Не то выкину за борт!..
Петька отворачивается от Егора, чтоб тот не увидел его слез. А они, как назло, градом катятся по искаженному от боли и обиды лицу.
К вечеру второго дня голец и крутые склоны Байкальского хребта накрылись рваными тучами. Егор смотрел туда с нескрываемой тревогой и шевелил толстыми растрескавшимися губами.
Он сначала разговаривал сам с собой шепотом, а потом заговорил вслух:
— Ох, ребята, кажись, вот-вот налетит «горный»[8]. Надо бы к берегу пристать… А забрали мористо[9].
Лодка медленно двигалась километрах в трех от берега. Темные рваные клочья туч быстро оседлали прибрежные скалистые горы и зловеще заклубились над водой. Рыбаков обдало сначала горячим распаренным, как в бане, воздухом, потом повеяло легкой прохладой, заиграл резвый ветерок.
— Все! Погибель! Жми, ребята, к берегу.
Но было уже поздно.
Море потемнело, покрылось морщинистой рябью, и резкие порывы ветра сразу же нагнали крутые волны, которые с каждым новым порывом все больше и больше бугрятся и покрываются белыми шипящими гребешками.
Как ни старались гребцы, но лодки понесло в море. Егор знаками подозвал к себе Петьку, сунул ему кормовое весло и проворно занял его место.
Лисин с Пашкой далеко вперед заносят рукояти весел, поднимаются на ноги и всем телом нажимают на них, но лодки стоят на одном месте.
