Марк Гроссман - Камень-обманка
Потом, когда машина затряслась по пыльной булыжной мостовой, конвойцы вихлялись в седлах, по бокам и позади машины, и лошади, гремя подковами, высекали из камней слабые искры.
Чудовищное честолюбие и провинциальная помпезность Гайды чрезвычайно раздражали Колчака. Он ерзал на сиденье, нервно хрустел пальцами и бросал на чеха злые взгляды. Наконец не выдержал и, велев шоферу остановиться, приказал Гайде:
— Немедля отошлите казаков домой, генерал!
Чех поглядел сверху вниз на невысокого адмирала, буркнул:
— Не можно.
И кивнул шоферу:
— Допреду![1]
Через квартал Колчак вновь остановил автомобиль. Руки адмирала нервически дергались, под кожей скул набухли желваки.
— Уберите конвой!
— Не можно, адмирал, — опять отказался Гайда. — Так принято.
И процессия снова двинулась в грохоте и пыли. Колчак, багровея от трудно сдерживаемого озлобления, подозвал начальника эскорта, распорядился:
— Охрану немедля — в казармы!
И видя, что офицер косится на Гайду, закричал, теряя над собой контроль:
— Вон! Сию же секунду вон, болван!
Офицер, вздрогнув, прокричал команду, казаки повернули коней, и вскоре цокот копыт по мостовой затих за ближайшим поворотом.
Гайда с откровенной иронией глядел на Колчака, даже не пытаясь скрыть презрения к истерике верховного. Многочисленные адъютанты чеха усмехались и демонстративно пожимали плечами.
В штабе армии к приехавшим присоединились генералы Пепеляев, Богословский и еще кто-то. Гайда и Богословский, расстелив на большом дубовом столе карту с пометками, наперебой докладывали обстановку. Это был вздорный, пустой доклад, в котором точные расчеты, сведения о собственных силах и силах противника, тактика ближайших сражений были заменены бахвальством, надеждами и ожиданиями. Это бахвальство казалось тем более несносным, что в нем сквозила радость в связи с неудачами собственных соседних армий.
Генерал Пепеляев снова повторил свое заявление, что он через полтора месяца будет в белокаменной и отслужит благодарственный молебен в Кремле.
Вся эта болтовня, показная и ни на чем не основанная, то и дело вызывала злые реплики Будберга, но Колчак тем не менее верил ей и радостно улыбался.
Может быть, потому он вполне благосклонно отнесся к сообщению Гайды, что их всех нынче ждет парад, специально подготовленный к приезду верховного правителя и верховного главнокомандующего.
Будберг пытался отговорить Колчака от участия в параде — сейчас не до бутафории, дела на фронте не располагают к смотрам. Но из этого ничего не вышло, адмирал рассмеялся и сказал старику:
— Парад — отличный способ проверки войск, и я не вижу оснований отменять его. Ну, будьте хоть раз оптимистом, голубчик!
— Я постараюсь, — язвительно пробормотал Будберг.
Гайда, обожавший помпезность и масштабы, вытащил на парад тридцать тысяч войск.
Войска! Это было черт знает что, а не строевые части! В первых рядах каре стояли роты, которые еще с известной натяжкой можно было назвать русскими воинскими частями. Мятые защитные погоны топорщились на грубых английских хаки, на половине солдат вместо отечественных фуражек торчали колпаки, без всякого сомнения позаимствованные в каптерках чешских ударных полков.
Но это еще куда ни шло. За первыми рядами строя топтались унылые оборванцы в выцветших, залатанных гимнастерках, в жеваных фуражках, в обмотках и сапогах, голенища и подошвы которых держались на одном честном слове. Физиономии солдат не выражали ничего, кроме смертельной усталости и скуки.
— Это михрютки какие-то, а не войска, — сказал Будберг, склоняясь к уху адмирала. — Они побегут в первом же бою с большевиками, если, разумеется, не запутаются в собственных обмотках.
Колчак потемнел, полез в карман за папиросами, закурил.
Затем лицо его судорожно передернулось, и он ядовито заметил барону:
— Снабжение армии, насколько мне помнится, ваша обязанность, генерал.
— Совершенно верно, — не помедлил с ответом Будберг. — Моя и нашего общего друга сэра Нокса. Однако что же можно сделать? Генералы ни с кем и ни с чем не желают считаться. Пепеляев захватил в Перми все запасы, какие там были, и не поделился с другими армиями. Гривин, Вержбицкий, Казагранди наложили лапу на склады, которые им не принадлежат, — и плюют на мои приказы и распоряжения. К тому же я хотел бы заметить, что огромная часть военных ресурсов, направляемых армиям, попадает к большевикам.
Колчак молча махнул рукой.
В свой поезд вернулись лишь вечером, усталые и злые. Начальник охраны верховного правителя генерал Попов, зная о склонности Колчака к приятным сообщениям, сказал с излишней живостью:
— Смотр был весьма, весьма внушителен, ваше высокопревосходительство! У меня осталось отменное впечатление!
— Что вы имеете в виду? — осведомился Будберг. — Чешские колпаки или, возможно, холщовые заплаты на штанах нашего воинства?
Попов растерялся, вопросительно посмотрел на адмирала, ответил, вздыхая:
— Ну, вы — известный пессимист, вам ведь ничем не угодить, — и поспешил удалиться в свое купе.
Девятого мая Колчак позволил уговорить себя отдохнуть. Состав передвинули на станцию Исеть, где загодя были подготовлены егеря для охоты и лодки со снастями для рыбной ловли. Однако адмирал был в дурном настроении, высказал недовольство погодой и приказал Попову немедленно отправлять поезд в Екатеринбург.
В уральскую столицу приехали на следующий день, утром, а вечером открылся съезд деятелей фабрично-заводской промышленности Урала и Приуралья. У входа в особняк Колчака ждал Сахаров.
Верховный правитель выступил на съезде с тусклой длинной речью, глухо и невыразительно жевал слова о значении промышленности, ее роли в грядущей победе, и, как он сам хорошо видел, вызвал лишь скуку и разочарование. Фабриканты полагали, что речь пойдет о цифрах, субсидиях, сырье, станках, а вместо этого выслушали школьные прописи, известные даже магазинным приказчикам.
Ужинали в доме суконного фабриканта Злоказова. Столовая без всякого смысла была набита коврами, хрусталем, массивной, будто на железнодорожных вокзалах, мебелью, весьма фривольной живописью, бог знает какого века и происхождения.
Колчак сидел между Будбергом и Сахаровым, искренне и глубоко ненавидящими друг друга, и молча копался вилкой в серебряной тарелочке, совершенно не желая есть.
Мысли его неизменно вращались вокруг своего ближайшего окружения. Это случалось с ним всякий раз, когда рядом был Будберг, и адмиралу приходилось слушать его скрипучий, как протез, голос.
